Обновленческий раскол в ракурсе исторической памяти: к постановке вопроса

Обновленческий раскол в 1920-30-х годах стал одним из самых трагических событий церковной жизни на Кубани. При поддержке власти обновленцы не только смогли вовлечь в раскол подавляющее большинство духовенства Кубанской епархии, но и прихожан, во многом далеких от богословских и литургических расхождений раскольников с каноническим епископатом Русской Церкви. Эта специфика жизни Церкви рассмотрена в публикуемой ниже статье сквозь призму образов, отложившихся в памяти непосредственных свидетелей и потомков событий тех лет. 

Феномен человеческой жизни в ее повседневности, всех проявлениях и связях достаточно давно стал новым объектом исторического познания, позволяющим с помощью широкого междисциплинарного инструментария раскрыть неоднородность и изменчивую динамичность социальных процессов. Исследования такого порядка переносят историка в поле локальной истории, задавая новый вектор и систему методологических подходов, в которых использование нового масштаба познания – микроанализа – приводит к персонификации локальной истории и позволяет увидеть преломление социокультурных процессов в определенной точке бытия [5, с. 172-174].

Понимание специфики исторических процессов, трансформирующих как локальные группы, так и в целом социокультурное пространство, достигается с помощью синтеза наук гуманитарного цикла. Реконструкция отдельных элементов в единую систему взаимосвязей ставит перед исследователями проблемы, связанные со сложностью обобщения и оценок противоречий человеческой жизни. В дискурсе локальной истории проблемы развития религиозной жизни XX в. особенно интересны при обращении к памяти непосредственных участников происходивших событий, их переживаниям, мотивам и решениям.

Неотъемлемым источником в исследовании подобного рода становится историческая память. Сама по себе память, «мысль, протекающая в настоящем», в историческом знании определяется не просто мысль как некая форма опыта, а рефлективная, целенаправленная деятельность, мысль и действие слитые воедино [4, с. 297]. Важной характеристикой главного предмета истории является не событие, а память о нем, запечатлевшаяся у его участников и транслированная потомкам. Проблема трансляции и репрезентации памяти выступает одной из основных сфер внимания современного историка.

Согласно идеям М.Хальбвакса, память индивида существует в силу специфического пересечения групп, она структурируется групповыми идентичностями. Задаваемые группой рамки взглядов на события и образы их толкования поддерживают коллективную память, выступая таким образом социальным конструктом [7, с. 415]. Изменения социальных условий и политические манипуляции способны значительно деформировать историческую память, образовав совершенно иной от первоначального продукт. При этом история по-прежнему остается «дисциплиной контекста», без которой историк лишен возможности предъявить к свидетельствам прошлого вопросы, чтобы рассмотреть опыт предыдущих поколений. При этом, по точному выражению российского историка П. Уварова, сама память «враждебна истории». Человеческая память в любой момент может «меморизировать», «подмять под себя историю», лишая ее точных фактов, чисел, имен [8, с. 53]. Этот феномен памяти создает коллизию, которую историку приходится разрешать модифицируя память в соответствии с документами и комплексной картиной исторического опыта.

Подобная тенденция наблюдается в отражении событий периода 1920-1930-х гг., характеризующегося активным распространением обновленчества, в памяти населения Краснодарского края. Следом за «меморизацией» истории в пространстве памяти были утеряны и индивидуальные особенности восприятия участников тех событий. Только немногие сохранившиеся данные позволяют согласовать разрозненные фрагменты нарратива с сухой историей.

Проблемы, имевшие доминантное значение для участников событий тех лет, впоследствии не только сгладили свою остроту, но и вовсе потеряли актуальность, изменив этим отношение к расколу и антирелигиозной политике советской власти 1920-х гг.

Без знакомства с опытом, пережитым священнослужителями, боровшимися с обновленчеством, невозможно понять масштабность тех проблем. Анализ источников на основе их синтеза с документами и акцент на проблеме «живого» человека и стал целью настоящей статьи.

Нужно сказать, что проблема обновленческого раскола ранее не рассматривалась в подобном ракурсе. Анализ отражения образа священников-обновленцев, проблем начальной стадии эволюции обновленчества и борьбы с ним в памяти потомков представляет собой перспективное исследование, позволяющее с другой стороны взглянуть на церковную жизнь 1920-х гг.

Обновленческий раскол разделил судьбы многих священнослужителей на «до» и «после».

На начальном этапе эволюции раскола на Кубани в 1922-1924 гг. доминантной причиной его поддержки со стороны духовенства служил страх потерять свое место служения и источник содержания для семей, которые в условиях советской действительности в иной ситуации не смогли бы выжить.

Организационное оформление обновленческого раскола и его эволюция началась с собрания благочинных и духовенства г. Краснодара в мае 1922 г. На собрании близкий к архиепископу Кубанскому Иоанну (Левицкому) протоиерей Федор Делавериди объявил о создании в Москве группы «Живой Церкви» и о необходимости поддержки этого движения со стороны кубанского духовенства.

По свидетельству протопресвитера М.Польского, Ф.Делавериди говорил, обращаясь к духовенству: «Отцы, «Живая Церковь» должна быть нами принята, этого требует время, этого требуют интересы Церкви, и когда я вижу колебание отдельных лиц, наблюдаемое в их выступлениях и беспокойстве о каноничности такого шага, то в этом я вижу причины, которым не должно быть места, если мы стремимся к церковному миру и единению. Молчат такие столпы как о. Григорий Виноградов, отец Петр Руткевич и другие, видимо, находясь под впечатлением неудачных выступлений некоторых священнослужителей. Владыка ищет поддержку, но он не находит ее у этих столпов» [6, с. 205].

Многие священники не были готовы признавать легитимность церковной власти известного своим либеральным уклоном движения «Живой Церкви», видя в этом прямое нарушение церковной традиции и канонов. Свое сомнение в легитимности «церковного обновления» неоднократно высказывал на съезде клирик кафедрального собора протоиерей Александр Пурлевский. Ему, как выпускнику Киевской духовной академии и бывшему преподавателю Харьковской духовной семинарии, человеку с высоким богословским образованием, была очевидна незаконность присвоения группой либерального духовенства высшей церковной власти. «Во время перерыва между заседаниями съезда прот. Делавериди подошел к отцу Александру Пурлевскому и прямо ему заявил: «О. Александр, я не понимаю к чему все ваши выступления, выражающие сомнения в правильности нашего пути с канонической стороны. Я уважаю вас, знаю, что вы семейный человек и считаю, что ваше такое поведение ни к чему хорошему не приведет. Мой вам совет безоговорочно присоединиться к нам и не оставаться в меньшинстве, чтобы потом не пожалеть». Этот краткий фрагмент беседы с отцом Александром иллюстрирует один из основных инструментов продвижения раскола – давление: указывая на то, что А.Пурлевский семейный человек, Ф.Делавериди подчеркивал, в случае отказа от поддержки нового движения последствия коснутся не только его, но и семьи.

Дочь отца Александра М.Каневская вспоминала: «Отец часто выступал на этом съезде против обновленчества — «Живой церкви». Но под влиянием настоятеля подписал декларацию съезда, хотя и последним». Действительно, вся группа клириков Екатерининского собора: протоиерей Григорий Виноградов, настоятель, протоиерей Петр Руткевич, ключарь собора, и протоиерей Александр Пурлевский подписали декларацию о признании легитимности высшей церковной власти за организованным «Живой Церковью» Высшим церковным управлением (ВЦУ). Победоносного результата за поддержку обновления удалось добиться лишь с помощью давления церковной администрации давление на духовенство.

«Поставив эту подпись, отец потерял покой и сон. Три дня и три ночи он провел в размышлении и молитве, прося у Господа знамения. И знамение, как он сказал, ему было…», — рассказывала М.А. Каневская [3, с. 3].

Это небольшое свидетельство дочери А. Пурлевского свидетельствует о глубоких внутренних переживаниях, охвативших священника. В ее памяти твердо запечатлелся образ духовной внутренней борьбы отца. Он стоял на перекрестке двух путей: заглушить голос ума и совести и признать легитимность новой церковной власти, сохранив свое место службы, или же отказаться и испытать последствия преследований церковной администрации (лишения места в храме, запрет в служении). Тяжелейшие душевные переживания, которые испытывал священник, мотивировали его обратиться с молитвой к Богу. Через несколько дней отец А.Пурлевский подал заявление с отзывом своей подписи под декларацией о признании ВЦУ. Очевидно, что мотивом этого поступка стал некий сакральный опыт, пережитый им.

С середины 1923 г. против священников, отказавшихся признавать власть обновленцев, начались преследования. Вначале они проводились только церковной, а затем и светской администрацией. Священнослужители, отказавшиеся от подчинения ВЦУ, назывались «тихоновцами», а обновленцы – «живоцерковниками». Отличительной чертой религиозной жизни 1920-х гг. стало совершение богослужений в домах у верующих каноническими священниками, лишенными обновленческой властью права служения в своих храмах и преследуемых гражданской властью.

В воспоминаниях об обновленчестве на Кубани жены священника М.К. Голощаповой отчетливо сохранился этот образ преследуемых и лишенных регистрации священников: «О. А.М. [Александр Маков] во время обновленчества особенно настаивал на том, чтобы священники запасались антиминсами, ибо православный священник, если не имеет антиминса и выгнан из храмах обновленцами, то не может совершать службы на дому» [2, с. 25]. К середине 1920-х гг. многие канонические священники были высланы из пределов региона, поэтому верующие стремились скрыть от властей оставшихся пастырей.

«Служили по домам и о времени и месте службы сообщали шепотком и не кому-зря. Собирались по три-четыре семьи зараз, а остальные молились дома», — вспоминала М.К. Голощапова.

Таким же образом христиане в древнем Риме собирались на ночные богослужения в домах и катакомбах, скрываясь от властей и стремясь избежать преследований и арестов. На богослужения в г. Краснодаре верующие часто приходили поздно вечером, чтобы избежать свидетелей, а уходили до рассвета по два человека.

Таким предстает образ церковной жизни 1920-х г. на Кубани в исторической памяти современников. В результате трансляции последующим поколениям образ «живого прошлого» был искажен и потерян акцент на принадлежности или не принадлежности к обновленчеству. Согласно теории культурной памяти Я.Ассмана, коммуникативная память существует на протяжении жизни трех-четырех поколений [7, с. 416]. Но региональный материал демонстрирует отсутствие упоминаний о принадлежности к расколу в транслируемой памяти вследствие негласной практики запрета на разговоры о дедах-священниках, распространенной во втором-третьем поколении семей священнослужителей.

Например, можно сказать о семье расстрелянного 8 февраля 1938 г. священника станицы Ильской Северского района Митрофана Михайловича Соболева. В памяти его потомков второго поколения твердо закрепилось мнение, что отец Митрофан был активным противником обновленчества и будто бы неоднократно высказывался против него. Реконструкция и «проверка» образа прошлого, основанного на документах, свидетельствует о совершенно противоположном отношении М.Соболева к расколу, активным сторонником которого он выступал на своем приходе. Это подтверждают его пространные докладные записки в региональный церковный центр, в которых излагались методы и результаты борьбы с «тихоновцами» в приходе станицы Ильской [1].

Конечно, анализ обновленчества и борьбы с ним с ракурса исторической памяти населения Краснодарского края является лишь попыткой изучения региональной истории, требующей дальнейшего активного продолжения. Но важно подчеркнуть, что настоящая проблематика видится не сугубо локальной, а более широкой и свойственной многим регионам. Думается, многоаспектное изучение церковной жизни довоенного периода отечественной истории, основанное на анализе архивных документов и образов исторической памяти, позволит историкам приблизиться к реальным событиям и проблемам людей того времени.

Н.В. КИЯШКО,

секретарь Комиссии по канонизации святых

Екатеринодарской епархии

Материал опубликован: Кияшко Н.В. Обновленческий раскол в ракурсе исторической памяти: к постановке вопроса // Государство, общество, церковь в истории России XX-XXI веков: материалы XVII Междунар. науч. конф., Иваново, 28-29 марта 2018 г. – Иваново: Иван. гос. ун-т, 2018. – С. 77-83.

(231)