ВЧК и проблема поиска модели религиозной политики Советского государства в 1921-1922 гг.

Современные исследования истории эволюции государственной религиозной политики в СССР из года в год открывают неоднозначность декларируемых идеологических и практических позиций советской системы, выражавшихся в трагической борьбе новой власти с крестьянством и Русской Церковью. Являясь единственным социальным институтом, формировавшим мировоззрение русского крестьянства, Церковь представляла главную опасность для власти и ее идеологии нового человека – свободного от религиозности и историко-культурного наследия. Поэтому борьба с ней стала центральной осью религиозной политики СССР, но формы ее реализации долгое время были предметом острой дискуссии в высших советских и партийных кругах.

Не вдаваясь в подробности дискуссий вокруг модели религиозной политики, в свете исторического дискурса интерес представляет практическое измерение последствий этого обсуждения, реализация на местах требований центра. В частности, особое положение занимает взгляд на взаимоотношения с Церковью сквозь призму институциональной организации советской власти на юге. Настоящая проблема рассматривалась в более ранних публикациях автора, но ее изучение находится только на начальном этапе[1].

Проведение религиозной политики на Кубани после установления советской власти весной 1920 г. фактически не осуществлялось, несмотря на наличие административных органов, ответственных за ее реализацию. Организация административного аппарата на местах стала главной причиной отсутствия внимания областного центра к реализации положений Декрета об отделении Церкви от государства (далее – Декрет). Об этом свидетельствует отчет подотдела юстиции КубЧероблревкома за 26 апреля-15 июля 1920 г., в котором указывается, что «чисто организационная работа и пополнение личного состава» не позволили приступить к организации областной ликвидационной комиссии (по отделению Церкви от государства)[2]. К тому же имел место страх «единолично брать на себя ответственность за политическую линию поведения в этом вопросе», на решение которого значительно влияли «разнохарактерность населения, политическая неприспособленность этого населения к новым формам жизни, громадное количество контр-революционных элементов», – «все эти условия диктуют особую осторожность при разрешении вопросов о мерах к проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства», — писал руководитель отдела юстиции[3].

Назначение 13 июля 1920 г. нового заведующего отделом юстиции сдвинуло проблему решения «церковных» вопросов с мертвой точки. Как сообщал в отчетном докладе от 27 июля 1920 г. новый руководитель П.К. Краснушкин, им было «замечено полное отсутствие работ по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства…», в связи с чем он предполагал «сделать специальный доклад на закрытом заседании Ревкома о способах и метода проведения в жизнь этого декрета»[4]. Осторожность в проведении в жизнь положений Декрета была характерна всем органам управления, в т.ч. и самому КубЧероблревкому, который «конкретные попытки на местах самочинно провести этот декрет не приостанавливал… но и предлагал соблюдать всемерную осторожность»[5].

В начале осени 1920 г. в связи с опасностью наступления Врангелевской армии Кубано-Черноморская ЧК (далее – КубЧК) начала масштабную операцию по выявлению «врангелевских шпионов», получив санкцию на аресты всех политически подозрительных лиц. Широкие возможности варьировать определение политической «опасности» позволили чекистам проводить карательную кампанию против православного духовенства. Эти события не только остановили работу в отношении Церкви областного отдела юстиции, но и направили религиозную политику в регионе по однопланово-репрессивному пути.

Получив широкие полномочия, органы безопасности планомерно перешли к контролю за юридической стороной реализации Декрета советскими и партийными органами. Главные направления работы в регионе озвучил 21 июля 1921 г. председатель КубЧК Д.В. Шленов на первой конференции Чрезвычайных органов юго-востока России: «Духовенство заполнило нашу область, внедрилось в массы и ведет свою разлагающую политику, ведет вредную агитацию… Во что бы то ни стало, нужно добиться согласия Центра выслать отсюда весь пришлый элемент, поселившийся здесь за время революции…за исключением тех, которые могут быть использованы для наших целей…другие работы ведутся следующим путем: у нас имеется ряд осведомителей, которым поручается следить за политикой духовенства. Пока что духовенство находится под строгим надзором Чрезвычайных Комиссий… У нас был план посеять смуту между сторонниками старой и новой церкви искусственному, у нас для этого имеются средства и вполне пригодные лица. В споре приверженцев старой и новой церкви где непосредственно примет участие само духовенство нам легко будет выловить вредный для нас элемент»[6].

Как видно, в это время в деятельности органов безопасности возобладало стремление к созданию идеологической дифференциации внутри Церкви, которая должна была завершиться репрессивным подавлением всей ее структуры и иерархии. Однако, по утверждению Н.А. Кривовой, баланс между компромиссным путем дифференциации и репрессивным окончательно был нарушен только с началом кампании по изъятию церковных ценностей, положившей начало решающему воздействию ГПУ-ОГПУ на религиозную политику[7]. Особенную роль в усилении полномочий ГПУ И.А. Курляндский отводит И.В. Сталину, укрепившему в 1922 г. свои связи с карательными органами, под руководством которого состоялась реорганизация ГПУ и расширение его прав на внесудебные высылки и ссылки^[8].

Результаты оперативной работы КубЧК к лету 1921 г. демонстрируют небывалый размах: в массовом количестве осуществляется высылка священнослужителей-беженцев, с помощью агентурной сети устанавливается контроль за частью духовенства, недовольной епископом Кубанским Иоанном (Левицким).

В сводке КубЧК за апрель 1921 г. отмечалось, что духовенство «заняло выжидательное положение» в своей контрреволюционной работе из-за усиленных репрессий[9]. Поддержка епископа Иоанна осуществлялась чекистами неслучайно – именно при их участии весной 1921 г. он вернулся на Кубанскую кафедру после ареста своего предшественника епископа Сергия (Лаврова) и поездки священника Ф. Делавериди на Лубянку[10]. Как писал сам Ф. Делавериди, епископ Иоанн «не занимался прислужничеством, угождением буржуазно-белой-кадетской власти и не ладил с нею в смысле церковной поддержки от себя лично и через свое духовенство на борьбу с большевиками… не проклинал большевиков лично сам и не призывал на борьбу с ними» в отличие от других «контрреволюционных» архиереев[11].

Процесс освобождения Кубанской кафедры и высылки епископа Кубанского Сергия, запятнавшего себя контактами с деникинским епископатом, стал характерным примером начавшегося тайного сотрудничества части кубанского духовенства с органами безопасности. При активном участии Ф.Делавериди, будущего главного проводника обновленчества в регионе, с помощью Политбюро Кавказского отдела 29 ноября 1920 г. епископ Сергий был арестован чекистами. В КубЧК регулярно поступали указания от зампредседателя ВЧК И.К. Ксенофонтова и курировавшего дело начальника Секретного отдела ВЧК Т.П. Самсонова, учитывавших тактическую важность этого процесса[12].

Характерную черту дела отмечал помощник уполномоченного Секретного отдела В.В. Фортунатов: «… арест его [епископа Сергия – Н.К.] вызван тактическими соображениями, преследующими освобождение Кубанской кафедры»[13].

После получения в Москве собранных священником Ф.Делавериди и кубанскими чекистами материалов 10 января 1921 г. постановлением Президиума ВЧК епископ Сергий был приговорен к годичной высылке в г. Великий Устюг[14]. Несколькими месяцами позже, в сентябре 1921 г., были физически устранены известные краснодарские священники, неоднозначно относившиеся к административному стилю епископа Иоанна, имена которых стали известны в результате агентурно-осведомительной работы[15].

Примечательна дальнейшая судьба священника Ф.Делавериди, проходившего главным свидетелем по делу епископа Сергия: после возвращения епископа Иоанна на кафедру 24 апреля 1921 г. «для пользы епархии» он был переведен из глухой станицы Мингрельской в клир кладбищенского храма г. Краснодара и уже 14 мая получил необычную должность – представителя епископа Кубанского «пред гражданской властью для защиты интересов церкви и епархии»[16].

Другой не менее важной стороной деятельности органов безопасности являлось оперативное информирование высшего руководства государства о социально-политических настроениях на местах. Предоставление информации отделениями ВЧК происходило с 1919 г. и некоторое время носило хаотичный характер. Официальным актом, регламентировавшим статус информационной работы, стал приказ ВЧК от 3 июня 1919 г., согласно которому ответственность за информирование о политическом состоянии возлагалась на секретно-оперативные отделы губчека и Секретный отдел ВЧК. В 1919 и 1920 гг. из Москвы на места регулярно направлялись приказы и циркулярные письма с требованиями наладить работу по предоставлению политической информации[17]. Окончательно характер информационной работы органов безопасности был закреплен приказом заместителя председателя ВЧК И.С. Уншлихта от 12 мая 1921 г. за № 132 «О порядке предоставления госинфсводки», согласно которому в течении трех дней в местные ЧК должна была поступать информация от аппаратов гражданских и военных учреждений, направляемая затем незамедлительно «телеграфно, коротко и ясно» в центр[18].

Несмотря на усилившуюся оперативно-следственную и агентурно-осведомительную работу КубЧК в церковной среде, во второй половине 1921 г. на местах произошло усиление религиозности населения. В сводке Полномочного представителя ВЧК на Юго-Востоке России за период 1 августа-1 ноября 1921 г. отмечалось наступление религиозного подъема, связанного с возросшим значением в деле церковного управления приходских советов, которые «даже пробуют влиять на перемещение священников», а также сообщалось об организации духовенством хоров, библейских кружков, ремонтах храмов[19]. При этом религиозные сюжеты в сводках КубЧК за 1921 г. присутствовали лишь эпизодически, а имевшаяся редкая информация была общей или же носила локальный и вторичный характер, не представляя общей картины поведения духовенства[20].

Переход в 1922 г. Политбюро ЦК РКП(б) в активное наступление на Церковь активизировал дискуссию между центральными органами за право определения практической линии отношений с Церковью. Кампания по изъятию церковных ценностей 1922 г., задуманная В.И. Лениным и Л.Д. Троицким как предлог для идеологической дифференциации и последующего уничтожения духовенства, первоначально находилась под полным контролем партийных органов: Политбюро ЦК и Комиссии по изъятию церковных ценностей при ВЦИК. Однако мартовские события в Шуе дали необходимый центру предлог для развертывания партийно-чекистского диктата и введения репрессий против любых форм сопротивления. Именно благодаря В.И. Ленину ГПУ получила санкцию на проведение «охоты» за православным духовенством, и начался новый период в деятельности чекистов[21].

25 и 26 марта 1922 г. в телеграммах Полномочного представителя ГПУ на юго-востоке России сообщалось, что в Кубано-Черноморской области «настроение духовенства растерянное», а точные данные об отношении духовенства к изъятию выявлены недостаточно[22]. При этом удивляет, что отдел ГПУ не сообщал центру о состоявшемся 17 марта собрании благочинных и поддержке кампании со стороны архиепископа Иоанна, занявших вполне лояльную позицию. Сложно допустить, что сотрудники ГПУ не были осведомлены о позиции епархиального управления, а потому, думается, сообщение о «растерянности» касается приходских священников, многие из которых на тот момент не знали о воззвании архиепископа в поддержку изъятия ценностей[23].

Поддержка руководством ГПУ реформаторской части духовенства и дальнейшая организация обновленческого раскола стали началом особого направления не только в религиозной политике страны, но и в деятельности органов безопасности. Эскалация идеологической дифференциации, как скрытая цель кампании по изъятию ценностей, стала после окончания последней главным направлением религиозной политики. 30 марта – 2 апреля из ЦК РКП(б) по требованию Л.Д. Троцкого на места поступили телеграммы с жесткими приказами оказывать поддержку только той части духовенства, которая на практике демонстрирует поддержку изъятия, а также путем репрессий бороться с попытками сокрытия церковных ценностей и их хищениями, возлагая всю ответственность на  священников. Под предлогом принятия декрета об изъятии власть напрямую оказывала покровительство «советской» части духовенства, противопоставляя ее контрреволюционным сторонникам Патриарха Тихона. При этом, в отличие от Центральной России, на Кубани приговоры с высшей мерой наказания на судебных процессах о ценностях не применялись.

Секретной телеграммой начальника Секретного отдела ГПУ губотделам поручалось выслать в Москву «в целях усиления агиткомпании» своих осведомителей из местного духовенства, скомпрометировавших себя и негодных для работы на местах[24]. Причем одновременно Нижнему Новогороду (Евдокиму Мещерскому) и другим губернским центрам также предписали предложить лояльному духовенству выехать в Москву[25].

В начале апреля Кубано-Черноморский отдел ГПУ сообщил, что будет отправлен некто Ларин, «безусловно, лояльный», который может быть использован в интересах Москвы. В ответ из центра краснодарским чекистам поступило распоряжение немедленно отправить «под личную ответственность» начальника VI-го отделения ГПУ самого Ларина и вместе с ним архиепископа Кубанского Иоанна, причем отъезд последних должен быть организован под предлогом поездки к Святейшему Патриарху Тихону «или другим путем по соображениям Ларина»[26]. Однако архиепископ, спохватившись, под разными предлогами уклонился от поездки, а 25 апреля поехал только Ларина[27]. Из этих данных следует, что кубанский осведомитель не успел принять участие в проведенном на квартире священника С.В. Калиновского собрании «революционного духовенства», прошедшем под контролем уполномоченного VI отделения Московского губотдела ГПУ М.М. Шмелева[28].

Используя информацию, полученную от прибывших на Лубянку осведомителей, органы безопасности начали масштабную репрессивную работу против руководителей епархиальных структур на местах: епархиальных архиереев и их ближайших помощников. Для формирования полной картины «лишних» епархиальных архиереев, с целью дальнейшего их устранения от управления, шифротелеграммой от 5 апреля 1922 г. за № 24019/7282 ГПУ затребовало от губернских отделений информацию о местных Преосвященных. В частности, запрашивались биографические сведения о всех архиереях данного региона, их отношение к проведению кампании по изъятию церковных ценностей, конкретные примеры антисоветской работы. Более десятка ответных телеграмм за подписью начальников губотделов отложились за период апрель-июнь 1922 г. в Центральном архиве ФСБ[29]. Отличительной характеристикой этих донесений является то, что сведения из них не включались в информсводки VIотделения Секретного отдела и Информационного отделения ГПУ, а предназначались исключительно для оперативно-следственной работы.

Завершая в мае-июне 1922 г. ставшую уже ненужной кампанию по изъятию ценностей, Политбюро с помощью институционального ресурса ГПУ переходило к новой стадии – организации обновленческого раскола и его укрепления на местах. Большинство священнослужителей и иерархов, чьи имена оказались ранее связаны с любыми сюжетами противостояния кампании, чекисты объявляли контрреволюционерами и любыми путями высылали из регионов, освобождая административные должности в епархиальном управлении для обновленцев.

Подводя итог, следует отметить, что масштабная антицерковная кампания, начатая после громкой борьбы с «врангелевскими шпионами» осенью 1920 г., была построена с учетом обеих направлений религиозной политики, отражавших главные противостоящие друг другу группы: Народный комиссариат юстиции и ВЧК. Поэтому предпринимаемые КубЧК меры в области религиозной политики одновременно учитывали как компромиссный путь, так и путь репрессивного диктата. Только за 1921 г. усилиями КубЧК была проведена активизация работы областного отдела юстиции по окончательному исполнению на местах Декрета, ликвидация епархиальных советов, проведена регистрация приходского и монашеского духовенства[30], арест и высылка епископа Кубанского и Черноморского Сергия и освобождение кафедры, карательная кампания против священнослужителей, несогласных с стилем управления архиепископа Иоанна.

Ко времени эволюции обновленческого раскола в регионе органами безопасности фактически были ликвидированы любые попытки противостояния архиепископу Иоанну. Сохранив единство церковного управления, чекисты обезопасили себя от дальнейшей работы по ликвидации очагов сопротивления расколу. Однако существенной проблемой явились Ейский викарий епископ Евсевий и поддерживавшее его духовенство, оппозиционно настроенные к «Живой Церкви».

Н.В. КИЯШКО,

секретарь Комиссии по канонизации святых Екатеринодарской епархии

 

[1] Кияшко Н.В.Чекисты и Русская Православная Церковь: роль ВЧК в реализации религиозной политики на Юге в 1920-1921 гг. // История России с древнейших времен до XXIвека: проблемы, дискуссии, новые взгляды: сборник статей участников Международной научно-практической школы-конференции молодых ученых (8-9 октября 2019 г.) / [отв. ред.: Ю.А. Петров, В.Н. Круглов]. М., 2019. С. 242-249; Кияшко Н.В.  Церковь и советская власть на юге в 1920-е гг.: взаимоотношения на местах в контексте государственной политики // Церковь. Богословие. История: материалы VII Всероссийской научно-богословской конференции (Екатеринбург, 8—10  февраля 2019  г.).  Екатеринбург, 2019. С. 66-72; Кияшко Н.В.  Репрессии как инструмент борьбы против православного духовенства и мирян в 1920-е гг. // Церковь. Богословие. История: материалы V  Международной научно-богословской конференции (Екатеринбург, 2-4 февраля 2017 г.). Екатеринбург, 2017. С. 73-79.

Материал опубликован: Кияшко Н.В. ВЧК и проблема поиска модели религиозной политики Советского государства в 1922-1922 гг. // Церковь. Богословие. История. 2020. № 1. С. 119-128.

(157)