Советская власть и православные монастыри на Юге РСФСР

Установление в 1920 году советской власти на Кубани коренным образом изменило положение православного духовенства и деятельность приходов и монастырей Кубанской епархии. Православные монастыри Кубани, объявленные советским законодательством рассадниками контрреволюции, явились первыми объектами антирелигиозного наступления, а монашествующие в полной мере испытали на себе «диктатуру пролетариата». О непростых судьбах кубанских монастырей и их насельников в первые годы советской власти — в материале секретаря Комиссии Н.В. Кияшко.

Установление советской власти в апреле 1920 г. в г. Екатеринодаре ознаменовало победу диктатуры пролетариата на территории Кубано-Черноморской области и начало нового периода в истории региона. Перманентные и слабые попытки отдельных вооруженных казачьих отрядов сопротивляться новой власти в 1920-1921 гг. не только не имели успеха, но и провоцировали жесткую реакцию со стороны большевиков, выражавшуюся в карательных экспедициях в районы восстаний. Во многом именно нестабильность социально-политического ландшафта региона обусловила инертность партийно-государственных органов в области реализации антирелигиозного законодательства.

Некоторые аспекты реализации религиозной политики после установления советской власти на юге рассматривались в более ранних публикациях автора [1]. Однако необходимо отметить, что вынесенная в заглавие настоящей статьи тема в историографии не представлена и специальное изучение получает впервые.

Религиозная политика советской власти основывалась на Декрете (далее – Декрет) Совета народных комиссаров «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» от 20 января (2 февраля) 1918 г., получившего упрощенное название «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Реализация в центре и на местах настоящего документа и последующих нормативно-правовых актов, а также контакты с религиозными организациями возлагались на Народный комиссариат юстиции (далее – НКЮ) РСФСР и подведомственные ему учреждения всех уровней. Впервые Кубано-Черноморский областной революционный комитет рассмотрел исполнение Декрета на заседаниях 16 и 22 апреля, на которых были приняты решения об изъятии церковных земельных участков, запрещено преподавание религии в образовательных учреждениях, а также предписано приступить к ликвидации домовых храмов при учебных заведениях и передаче их имущества местным церковным общинам [2].

Важно отметить, что вплоть до июля 1920 г. исполнение постановлений КубЧероблревкома по реализации Декрета носило хаотичный характер и не имело централизованного руководства: основная ответственность была возложена на местные станичные ревкомы, контролируемые областным отделом управления, в то время как те же функции дублировал областной отдел юстиции. Несмотря на то, что советская власть в г. Екатеринодаре была установлена в марте 1920 г., вплоть до июля «церковный вопрос» в отделе юстиции не поднимался, а задержка с исполнением положений Декрета обуславливалась институциональными и кадровыми проблемами, с которыми столкнулось руководство в начале деятельности отдела.

Назначение 13 июля 1920 г. нового заведующего отделом юстиции Кубчероблревкома сдвинуло проблему решения «церковных» вопросов с мертвой точки. Как сообщал в отчетном докладе от 27 июля 1920 г. новый руководитель П.К. Краснушкин, при вступлении в должность им было «замечено полное отсутствие работ по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства…», в связи с чем он предполагал «сделать специальный доклад на закрытом заседании Ревкома о способах и метода проведения в жизнь этого декрета»[3]. Другой причиной промедления со стороны нового заведующего назывался страх брать «единолично на себя ответственность за политическую линию поведения в этом вопросе», на решение которого значительно влияли «разнохарактерность населения, политическая неприспособленность этого населения к новым формам жизни, громадное количество контр-революционных элементов», – «все эти условия диктуют особую осторожность при разрешении вопросов о мерах к проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства», — писал руководитель отдела юстиции [4]. «Осторожность» в проведении в жизнь положений Декрета была характерна всем органам управления, в т.ч. и самому КубЧероблревкому, который «на конкретные попытки на местах самочинно провести этот декрет не приостанавливал эти попытки, но и предлагал соблюдать всемерную осторожность» [5].

К концу июля 1920 г. П.К. Краснушкиным совместно с заведующим столом общественного обвинения был разработан проект положения о ликвидационной комиссии («по проведению в жизнь Декрета об отделении церкви от государства») [6], а для выработки комплекса административных мер предлагалось образовать межведомственную комиссию, состоящую из сотрудников всех отделов ревкома, задачей которой являлся бы централизованный контроль за религиозной политикой в области, управление процессами реализации Декрета и учет «всех живых сил, могущих принять участие в работе по преднамеченным планам». Особо подчеркивалась сложность реализации антирелигиозных мероприятий в регионе, поэтому «ожидать скорого окончания проведения в жизнь этого декрета нельзя» [7].

В целях принятия на учет существующих монашеских общин и подготовки к их дальнейшей ликвидации отдел юстиции в июле 1920 г. запросил через отдел коммунального хозяйства КубЧероблисполкома сведения о монастырях области. В письме областного отдела коммунхоза отражены краткие сведения о земельных и хозяйственных владениях, количестве насельников и использовании советскими учреждениями помещений Марие-Магдалининского женского монастыря, в г. Новороссийске: архиерейского подворья Сухумской епархии (по ул. Воронцовской), подворья Ново-Афонского монастыря (по ул. Российской и Романовской), Покровского подворья Успенского Драндского монастыря Сухумской епархии (по ул. Богдановской), Ольгинского подворья Успенского Моквинского женского монастыря, Казанского подворья Успенского Драндского монастыря на хуторе Тарабанова Екатеринодарского отдела, Казанского мужского монастыря (в районе станицы Васюринской) с Николаевским подворьем на хуторе Бейсужек-второй, Покровского женского монастыря (в районе станицы Динской) [8].

К началу 1921 г. ликвидационный подотдел отдела юстиции был официально создан под руководством сотрудника облисполкома Михайлова. Впервые план мероприятий по проведению в жизнь положений Декрета был озвучен на объединенном заседании отдела юстиции, Совнарсуда и Совета народных судей 31 января 1921 г. заведующим подотделом. Основанный на распоряжениях центра он включал в себя: ликвидацию монастырей с последующей передачей помещений и инвентаря заинтересованным ведомствам; обследование и окончательная ликвидация домовых храмов; исследование церковного имущества и проверка наличия договоров, заключенных между общинами верующих и местными советами; определение церковного имущества, имеющего высокую историко-художественную значимость для передачи в областной музей; упорядочение и унификация деятельности местных отделов ЗАГС в области гражданской регистрации и ведения статистики; контроль за исполнением удаления икон и «предметов религиозного культа» из советских учреждений; регистрация групп верующих; уточнение информации о кредитных вкладах храмов и монастырей; составление приходами описей церковного имущества с ее последующей проверкой и передачей заинтересованным группам верующих. Заключительные положения плана касались составления общего отчета и установления «характерных особенностей монастырей и достопримечательностей монастырей и храмов» [9].

4 февраля 1921 г. на заседании Коллегии областного отдела управления при КубЧероблисполкоме было признано необходимым «скорейшее проведение в жизнь Декрета Совнаркома об отделении церкви от государства». Для усиления работы в ликвидационный подотдел в качестве представителя от отдела управления был отправлен т. Бирюков. Этим же постановлением административному подотделу отдела управления было поручено провести учет монастырей, православных и старообрядческих общин в области и всего белого и черного духовенства [10].

Переход к активным действиям в отношении монастырей Кубани ликвидационный подотдел предпринял с весны 1921 г., инициировав закрытие Марие-Магдалининского женского монастыря и расселение монахинь, а затем были закрыты Екатерино-Лебяжий Николаевский мужской монастырь, Покровский женский монастырь, Кавказский мужской монастырь и Александро-Невским подворьем в г. Армавире, Покровское подворье близ с. Гулькевичи Александро-Афонского Зеленчукского монастыря. Однако несогласованность действий областных отделов административного, земельного, юстиции и отдельских отделов управления препятствовали быстрому проведению ликвидации и контролю за монастырским имуществом.

В марте 1921 г. в Марие-Магдалининский монастырь был официально закрыт, а монахини принудительно выселены из своих келий. Как видно из документов, обсуждение перспектив использования монастырского имущества, а также неразграниченность функций в контроле за ним между областным земельным отделом и отделом юстиции происходило на совместных заседаниях коллегий отделов [11].

Поселившиеся в обители подопечные колонии малолетних преступников вскоре разграбили и уничтожили оставшуюся церковную утварь, сельско-хозяйственный инвентарь и предметы быта. Это произошло вследствие отсутствия контроля со стороны коммуны «Всемирная дружба», которой было поручено наблюдение за монастырским имуществом.

В связи с этим 6 мая 1921 г. подотдел колхозов облисполкома перевел колонию из Марие-Магдалининского в Покровский монастырь, освобожденный перед этим лепрозорием, перемещенным в Казанскую мужскую обитель [12].

Непонимание местными органами власти (отдельским и волостным исполкомами) законодательства об отделении Церкви от государства привело к тому, что на уровне Тимашевского отдела была создана собственная комиссия по ликвидации имущества, которая, когда в монастырь прибыла Комиссия из областного центра, указала на «необходимость действия в рамках предоставленных ей прав» [13]. Оправдываясь перед областным центром, председатель Тимисполкома сообщал, что «облкомиссия должна работать по передаче имущества церковного местной церкви верующим гражданам, а не заниматься учетом имущества, не относящегося к церкви», и просил дать распоряжение облкомиссии сосредоточить свои усилия на церковном имуществе, а остальное (вероятно, с/х инвентарь и здания) оставить в ведении местной власти [14]. Преследуя цель централизации в проведении мероприятий по реализации Декрета, председатель КубЧероблисполкома в категорической форме потребовал от руководства Тимашевского отдела немедленно прекратить «самостоятельные действия» и не препятствовать работе областной комиссии в монастыре [15].

При проверке состояния Марие-Магдалининской обители областная комиссия констатировала, что весь монастырь «приведен в хаос и беспорядочный вид». «Из этого имущества многие вещи исчезли как-то: ковры персидские, разные шелка, а также куски материи и прочее», — сообщалось в акте комиссии [16]. Регулярно председатель комиссии направлял телеграммы в г. Краснодар с сообщением о ходе проводимых работ [17]. С 26 мая по 7 июня длилась передача и сбор оставшегося имущества, проходившие в присутствии монастырского священника Иосифа Романова и представителя коммуны «Всемирная дружба» И. Переходова [18].

В это же время большинство монахинь монастыря были принудительно «взяты на учет» и отправлены под надзором сотрудников мобилизационно-комиссарского управления IX Кубанской армии на рыбные промыслы в город Петровск-порт (Махачкалу). Как следует из сохранившейся переписки, часть монахинь скрылась во время пути. Под непосредственным контролем КубЧерЧК в условиях полной секретности были начаты поиски бежавших, в связи с чем ЧК 11 мая 1921 г. требовала от областных органов власти «не издавать никаких приказов» о мобилизации сил для поиска монахинь, поскольку «эти приказы послужат сигналами к всеобщей панике духовенства», соблюдая конспиративность [19].

После закрытия обители верующие села Малинино предприняли попытку сохранить храмы монастыря, обратившись с ходатайством о передаче их в пользование сельскому приходу [20]. В протоколе собрания верующих председателем назван староста прихода А.Бровко и секретарь А.Отрышко [21]. В поддержку прихожан села Малинино выступил полномочный представитель Кубанского епископа священник Ф.И. Делавериди 16 ноября 1921 г. По указанию КубЧероблисполкома представителями Тимашевского станичного исполкома Вознесенский собор вместе с утварью был передан по договору приходской общине села, и с декабря в обители вновь восстановилось богослужение [22].

Деятельность приходской общины и совершение богослужений в главном соборе монастыря, а также значительное число приходящих верующих с окрестных хуторов не устраивали руководство и членов коммуны «Всемирная Дружба», искавших повод для закрытия прихода. На совете коммуны 9 января 1922 г. было принято решение просить о закрытии храма в связи с тем, что совершение богослужений «не могло не отразиться на психологии коммунаров и каковые начинают уже посматривать в сторону» веры, а приезжающие богомольцы «ходят по хозяйству коммуны, что тоже самое отражается» на ее состоянии [23].

Во время проведения кампании по изъятию церковных ценностей по распоряжению отдела юстиции комиссия Тимашевского волисполкома 2 мая вскрыла опечатанный Покровский монастырский храм, из которого забрали все драгоценные сосуды и утварь (общим весом 1 пуд 16 фунтов), не упустив также возможность изъять церковную мебель, платки, полотенца и ткани для передачи местным детдомам. Аргументируя необходимость в вещах полным отсутствием последних у волостного детдома, председатель комиссии просил «срочного распоряжения» о передаче изъятого имущества [24]. Вскоре санкция областного отдела юстиции была получена [25].

Медля с официальным закрытием монастырей и проведением в жизнь положений нового законодательства в масштабе региона, КубЧероблревком при этом санкционировал локальные репрессивные кампании против духовенства, в т.ч. и клириков Марие-Магдалининского монастыря. Так, в сентябре 1920 г. председателем ревкома станицы Роговской по приказу председателя облревкома были арестованы монастырские клирики священник Кудрявцев и диакон Гилевич. Месяцем ранее председатель монашеской сельско-хозяйственной артели Евгения Сапко и монахиня Хмарина за неподчинение местной власти по ложному обвинению в контрреволюционном бунте были расстреляны [26]. 28 сентября 1920 г. начальником милиции станицы Чепигинской В.С. Чага был арестован иеромонах Екатерино-Лебяжского монастыря Илья (Враков) по обвинению в пропаганде против советской власти, якобы высказанной им во время проповеди в день богослужения Воздвижения Креста Господня. В конце октября он был переведен в тюрьму КубЧК, где оперативный сотрудник, рассмотрев следственное дело, вынес предложение о заключении священника в концлагерь до окончания Гражданской войны. Однако постановление военно-полевой тройки от 6 декабря 1920 г. оказалось намного жестче: «как ярого контрреволюционера» отца Илью приговорили к расстрелу, не принимая во внимание предложение следователя [27].

Местные власти неоднократно пытались собственными силами забрать имущество Екатерино-Лебяжьего мужского монастыря, не дожидаясь ни официальной санкции областного центра, ни действий комиссии по ликвидации обители. Удобным предлогом для власти стало нападение в мае 1921 г. казачьих повстанческих отрядов на окружавшие монастырь населенные пункты, в связи с чем обитель была объявлена «притоном бело-зеленых банд» и принято решение о ее немедленной ликвидации [28]. На заседании Президиума Тимашевского отдельского исполкома 2 июля было заслушано предложение коммуны «Набат» забрать зимний храм для использования под школу. «В виду того, что церковь в настоящее время не используется по прямому назначению за отсутствием молящихся» Президиум дал свое разрешение, но при условии согласования с ликвидационным подотделом КубЧероблисполкома [29]. В ноябре монастырь называется «фактически ликвидированным», а использование собора под школу коммуной «Набат» ликвидационный подотдел облисполкома признал «целесообразным и не противоречащим» Декрету [30].

Представитель Кубанского епископа, стремясь сохранить драгоценный иконостас и богослужебную утварь древнейшего монастыря области, обратился в облисполком с просьбой передать епархиальному управлению имущество обители. Получив соответствующее распоряжение центра, председатель Тимашевского отдельского исполкома ультимативно потребовал от благочинного забрать все имущество «в том числе и громоздкие иконостасы все вместе и сразу», стремясь таким образом доставить неприятности ненавистным «церковникам». Вскоре произвол местной власти удалось преодолеть: по просьбе священника Ф.И. Делавериди областной отдел юстиции разрешил перевозить имущество постепенно, начиная с икон, а каркасы иконостасов вывезти последними [31].

В начале мая 1921 г. отдел управления в категорической форме потребовал «немедленного и безоговорочного» выселения монахинь и закрытия Покровского монастыря с последующей передачей всего имущества Кубано-Черноморскому областному приюту-колонии для малолетних преступников [32]. Прибывшей из отдела юстиции комиссией во главе с заведующим П.К. Краснушкиным были допрошены послушницы Анастасия (Клыкова), Елизавета (Горюмова), Екатерина (Садовая), Юлия (Бурмистрова) и настоятельница игуменья Рафаила (Кончакова). С 17 по 25 июля длились допросы, а затем были вскрыты все тайники с зерном и деньгами. В связи с лишением Церкви права юридического лица комиссией были изъяты монастырская печать и угловой штамп [33]. 24 июля в присутствии клирика монастыря священника Георгия Михайловского и ризничих монахинь Маргариты и Клеопатры были составлены описи церковной утвари Покровского собора и домового храма. Причем последний, «как совершенно излишний», ввиду нехватки помещений для колонии малолетних преступников был передан под устройство библиотеки [34].

Как и по всей области, Покровскую обитель также коснулось изъятие ценностей: из Троцкого и Покровского храмов монастыря в мае были экспроприированы серебряные кадила, 17 лампад, 7 серебряных крестов, богослужебные предметы (чаши, дискос, звездица, ковчеги), а также накладные ризы с икон и сданы 23 мая в областную приходо-расходную кассу [35].

Наступление на Казанский мужской монастырь началось с первых месяцев 1921 г., когда 8 февраля комиссия исполкома хутора 3-й речки Кочеты в присутствии насельников иеродиакона Николая (Навозова) и монаха Геннадия (Криничного) изъяла один жилой дом обители в пользу исполкома [36]. Письмом от 30 июня 1921 г. отдел управления Краснодарского отдельского исполкома принял постановление о ликвидации монастыря и предписал хуторскому исполкому «взять на учет Казанский мужской монастырь», после чего передать все имущество в ведение коммунхоза для организации коммуны. 28 июня областной земельный отдел «в связи с высказанными в облисполкоме пожеланиями» просил отдел юстиции приостановить ликвидацию в связи с необходимостью предварительного «обследования с политической стороны вопроса о закрытии» монастыря [37]. Вскоре по требованию отдела юстиции решение отисполкома было отменено, а сама ситуация взята на контроль областным руководством. Как видно из документов, в облисполкоме были высоки опасения возможных противостояний со стороны живших вблизи монастыря хуторян.

Несмотря на то, что официально обитель продолжала существовать, местная власть начала расхищение хозяйства: сельско-хозяйственная артель им. А.Луначарского получила 600 шт. монастырского кирпича для строительства печей [38]. После широкой агитационной кампании среди местного населения закрытие обители было начато в секретном порядке в соответствии с предписанием облисполкома от 4 августа, который приказывал изъять все золото и серебро «в чем бы таковое не заключалось», вследствие чего вся богослужебная утварь, сосуды, облачения, деньги, лампады были упакованы и отправлены в ликвидационный подотдел облисполкома [39].

В условиях ужесточения советской политики в отношении Церкви единственной легальной формой существования монашеских общин в 1920-1921 гг. явилось создание сельско-хозяйственных артелей и товариществ, в состав которых входили насельники упраздненных обителей. Нормативно-правовое положение с/х объединений регламентировалось циркулярным письмом Народного комиссариата земледелия от 30 октября 1919 г., в котором «к неуклонному исполнению» сообщались следующие положения: с/х объединение не могло получать в пользование храмы и богослужебную утварь; членами организаций не могут быть монахи и священнослужители, а только послушники и «вообще эксплутировавшиеся богослужебными организациями бедняки»; в случае необходимости церковное движимое и недвижимое имущество и с/х инвентарь должны быть переданы местной власти в обмен на альтернативную замену и т.д. [40].

С осени 1920 г. монашеские общины активно включались в создание с/х хозяйств и предпринимали усилия для их официальной регистрации. Монахи Казанского подворья Успенского Драндского монастыря 16 октября 1920 г. приняли решение организовать трудовую артель, в задачи которой входил бы не только с/х труд, но и создание мастерских (по жестяным изделиям, изготовлению корзин и деревянной посуды) с возможностью обучения для местных жителей. Организацию артели поддержали местная власть и все хуторяне. Так, председатель Львовского волостного исполкома, отмечая трудолюбие монахов и образцовость хозяйства подворья, писал: «…Могу лишь приветствовать открытие труд. сельско-хозяйств. общества, каковое, я уверен, безусловно повлияет на развитие и процветание сельского хозяйства при названном подворье, а мастерские, без сомнения, принесут известную государству пользу и местному населению» [41]. Председателем Совета артели, названной «Трудовое сельско-хозяйственное общество “Братство”», был избран иеромонах Гурий (Лашко), членами иеродиакон Филипп (Свистельников) и монах Валентин (Омельчак). 2 марта 1921 г. общество «Братство» было зарегистрировано в областном земельном отделе в составе 17 человек [42].

Летом 1920 г. на общем собрании насельниц Марие-Магдалининского женского монастыря была учреждена трудовая артель, в которую вошло 179 человек. Председательницей Совета артели избрали послушницу Евгению (Сапко), которая в дальнейшем от имени монашествующих занималась регистрацией в Тимашевском отдельском исполкоме. По некоторым сведениям, из-за разногласий с местной коммуной «Всемирная дружба», стремившейся отобрать монастырское имущество и земли у насельниц, Евгения (Сапко) и одна монахиня были объявлены руководителями контрреволюционного заговора и в августе расстреляны [43]. Под предлогом опасности со стороны высадившихся на побережье частей П.Н. Врангеля, в монастыре устроили обыски с целью поиска оружия и военного обмундирования, не увенчавшиеся успехом. Однако это не помешало 9 сентября 1920 г. председателю Роговского ревкома арестовать по поручению председателя Кубано-Черноморского ревкома Я.Полуяна монастырских клириков священника Кудрявцева и диакона Гилевича и отправить их в г. Краснодар для дальнейшего следствия [44]. Несмотря на трудности и очевидное противодействие со стороны местной власти, монашеская артель просуществовала до апреля 1921 г., когда монахини были изгнаны из монастыря членами коммуны «Всемирная дружба».

В декабре 1920 г. при Екатерино-Лебяжьей Николаевской мужской пустыни была организованна коммуна «Набат», в состав которой вошли насельники обители и местные жители. Постановлением коллегии Тимашевского отдельского земотдела от 28 января 1921 г. коммуна была зарегистрирована и в ее распоряжение выделено 400 десятин монастырской земли [45]. В мае 1921 г., во время карательной операции против казачьего повстанческого отряда и под предлогом борьбы с ним монастырь был закрыт [46]. Прибывшая через месяц ликвидационная комиссия под председательством заведюущего подотделом колхозов облисполкома Николаева-Петрова, оценив масштабы работ по учету сельско-хозяйственного и богослужебного имущества обители, ходатайствовала о выделении дополнительной группы в 20 человек [47].

После официального закрытия в мае 1921 г. Покровского женского монастыря, монахини продолжали жить вблизи него и, чтобы сохранить общину, обратились в г. Краснодар за разрешением создать сельско-хозяйственную коммуну [48]. В начале июля земельный отдел КубЧероблисполкома утвердил создание трудовой сельско-хозяйственной монашеской артели «Правда», причем особо было подчеркнут запрет на вмешательство в деятельность артели соседствующей с ней колонии, которой предписывалось передать весь сельско-хозяйственный инвентарь и складские помещения. Интересно заметить, что без монахинь урожай 1921 г. был бы потерян, и именно поэтому областная власть пошла навстречу, разрешив создание артели и проведение сельско-хозяйственных работ [49].

Полномасштабное наступление не закончилось с закрытием нескольких крупных обителей – поддержка в мае 1922 г. епархиальным управлением и благочинными обновленческого раскола привели к еще большим гонениям на монастыри и монашествующих, которых раскольники объявили своими главными врагами и сторонниками Святейшего Патриарха Тихона. Жестокая ненависть и непримиримая нетерпимость уполномоченного обновленческого Высшего церковного управления протоиерея Ф.И. Делавериди к монашествующим отражена в его докладе КубЧероблисполкому, датируемом ноябрем 1922 г., в котором среди срочных мер для поддержки раскола облисполкому предлагалось «закрыть монастырские подворья и монастыри в гор. Краснодаре, Армавире, Кропоткине, закрытые уже постановлением ВЦУ или передать монастырские храмы в руки белого духовенства и тем самым разбить провокационные монастырские пункты» [50]. Риторика обновленческого руководителя ярко характеризует непримиримое отношение раскольников к монашеству.

Реакция власти последовала незамедлительно: в циркулярном порядке под грифом «совершенно секретно» 14 марта 1923 г. областной отдел управления приказал подведомственным управлениям «никакого содействия на местах духовенству и церковно-приходским советам не оказывать и не допускать разрешения тех собраний, на которых под флагом патриарха Тихона могут быть скрытые выступления против Советской власти». Особенно подчеркивалось, что церковные причты и приходские советы монастырских подворий в Армавире, Новороссийске и Кропоткине [51] «под видом благочестия, прикрываясь различными каноническими правилами, производят демонстративные поминовения патриарха Тихона… чем вносят в среду мирян смуту и вражду, нарушающую общественную тишину и порядок». Одновременно властям на местах запрещалось вступать в неофициальные контакты с «тихоновским» духовенством и приходскими советами и давать советы, а все отношения вести только официально и «строго согласованно с существующими декретами» [52].

Уже с первых дней февраля 1923 г. стало известно о принятом обновленческим епархуправлением решении закрыть Александро-Невское подворье Кавказского мужского монастыря в г. Армавире, а руководителей выслать. Члены церковного совета подворья спешно обратились в Армавирский исполком с письмом, в котором указывали, что «избранные нами иеромонах Феодосий и председатель совета Сальников ничего преступного не совершили и потому не подлежат воздействию репрессивных мер… вследствие чего мы убедительно просим Армисполком содействия и помощи, в случае могущих быть над нашей общиной и причастными к ней лицами насилий со стороны представителей “Живой Церкви”» [53]. Не получив ответа, члены общины отправили письмо председателю ВЦИК М.И. Калинину с просьбой «защитить нашу общину от незаконных действий “Живой Церкви” и ее адептов, которые вопреки декрету об отделении Церкви от государства посягают на закрытие монастыря» [54].

Вскоре с санкции областного отдела ГПУ облиспоком приступил к последовательной ликвидации оставшихся монастырей и подворий: по постановлению отдела управления от 14 марта 1923 г. за № 155/с было закрыто Александро-Невское подворье, причем при содействии обновленцев ГПУ обвинило в контрреволюционной деятельности настоятеля подворья иеромонаха Феодосия (Литовченкова) и его помощника диакона Федота Сальникова [55]. Отец Федот вскоре был заключен в тюрьму в г. Ростове-на-Дону, но за отсутствием доказательств вины его через несколько месяцев освобождили [56]. Другие насельники подворья были также высланы в г. Ростов-на-Дону для продолжения следствия при Полномочном представительстве ГПУ на Юго-Востоке РСФСР. Облисполком объяснял причины закрытия тем, что «монастырь был населен исключительно черным духовенством, враждебно настроенным к Советской власти и ведшим пропаганду Тихоновских идей среди верующего народа» [57]. Так под ярлыком контрреволюционной опасности советская власть расправлялась с монастырями.

В октябре член Коллегии НКЮ РСФСР потребовал от КубЧероблисполкома объяснений в связи с закрытием Армавирского подворья и Александро-Невского храма, и уголовным преследованием насельников [58]. Прикрываясь опасностью распространения контрреволюционных группировок и антисоветской агитации, облисполком невозмутимо сообщал о законности состоявшегося закрытия, подчеркивая, что проповедь насельников «сеяла смуту и недовольство» [59]. Инициативные прихожане, не желавшие мириться с тем, что все храмы г. Армавира были захвачены обновленцами, в декабре 1923 г. повторно обратились в ВЦИК и НКЮ, объясняя отказ местного исполкома в регистрации канонической общины попустительством облисполкома, благодаря которому «верующие очутились под страшным террором уполномоченного ВЦУ в лице председателя Епархиального Управления Феодора Делавериди, без санкции которого ни одна группа верующих не регистрируется КубЧероблиспол.». «Убедившись в бесплодности доказывать свое право на свободное самоопределение в религиозных убеждениях пред Куб.Чер.обл.исполкомом, для которого по-видимому только и могут существовать в Куб.Чер.обл. группы, признающие ВЦУ или ВСС и получающие санкцию Куб.Чер. епархиального управления», — констатировали верующие [60].

Повторно из Москвы в облисполком пришла телеграмма с требованием дать объяснения и вернуть Александро-Невский храм верующим. Секретным письмом 31 марта 1924 г. облисполком сообщал НКЮ: «Группа тихоновцев…, подавшая жалобу в НКЮ на неправильную передачу храма другой общине, возглавляется руководителями, которые в большинстве своем за антисоветскую деятельность привлечены к судебной ответственности», а сама инициативная группа «состоит из политически неблагонадежного элемента» [61]. Настоящее противостояние органов на местах и Москвы иллюстрирует независимость в вопросах наступления на Церковь, которую под разными предлогами пытался отстоять облисполком.

Одним из последних в Армавирском отделе было закрыто Покровское подворье (скит) близ села Гулькевичи Александро-Афонской Зеленчукской пустыни, часть территории которого с 1922 г. использовалась рабочими местных винокуренного и сахарных заводов. В связи с попыткой официальной регистрации приходской общины 10 марта 1921 г. по обвинению в контрреволюционной работе во время господства Добровольческой армии был арестован настоятель подворья иеромонах Никодим (Антипов) и директор сахарного завода Н.Н. Хорцев. Более двух месяцев заключенные находились в тюрьме Армавирского отделения ВЧК, вследствие чего неоднократно обращались с просьбой ускорить рассмотрение дела. По постановлению Коллегии АрмгубЧК от 13 мая 1921 г. иеромонах Никодим (Антипов) был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян [62]. Через несколько лет, по постановлению КубЧероблисполкома от 9 февраля 1924 г. № 23/с, подворье было окончательно закрыто, имущество разделено между приходами с. Гулькевичи, с. Петропавловского и х. Майкопского, а жилые строения и храм переданы для «культурно-просветительских целей» рабочим заводов [63].

Таким образом, деятельность партийно-государственных органов в 1920-1924 гг. привела к полной ликвидации монашеских общин на территории юга РСФСР в пределах Кубано-Черноморской области. Становление советской власти и реализация религиозного законодательства сопровождались в 1920-1921 гг. борьбой с повстанческими казачьими отрядами, что препятствовало полномасштабному обращению к сфере антицерковной работы. Вследствие этого одной из форм сохранения монашеских общин стало учреждение сельско-хозяйственных артелей, благодаря которым монашествующие сохраняли за собой земельные участки и монастырское имущество. Востребованность монашеских сельско-хозяйственных объединений в условиях НЭПа и падения уровня казачьих хозяйств представляет собой уникальный феномен региональной экономической системы. Наступившее в 1922 г. давление на Церковь в результате поддержки партийно-государственными органами и органами госбезопасности обновленческого раскола привело к административному давлению и окончательному разрушению оставшихся монашеских общин, для устранения членов которых местная власть активно использовала контрреволюционные ярлыки.

Н.В. КИЯШКО,

секретарь Комиссии по канонизации святых

Екатеринодарской епархии

 

Материал опубликован: Кияшко Н.В. «Прикрываясь различными каноническими правилами, производят демонстративные поминовения Патриарха»: советская власть и православные монастыри на Юге РСФСР // Отрадненские историко-краеведческие чтения. Выпуск VII: Материалы Межрегиональной научной конференции / Ред.-сост. С.Г. Немченко. Армавир: Издатель Шурыгин В.Е., 2019. С. 87-95.

(300)