26 октября 2017 года министр образования и науки Российской Федерации доктор исторических наук Ольга Васильева выступила с докладом «Русская Православная Церковь и Октябрьская революция» на конференции «Религия и русская революция» в Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации. Текст доклада публикуется ниже.
Уважаемый Владимир Александрович, уважаемые коллеги, уважаемый Александр Иванович, устроители этой замечательной конференции, я благодарю вас за приглашение. Для меня очень важно, что я здесь присутствую не в качестве министра образования и науки Российской Федерации, а в качестве историка, потому что люди, сидящие в зале, знают, что я этой теме отдала много лет жизни.
Когда мы начинали с моими коллегами в конце 80-х – начале 90-х, когда открылось огромное количество архивов, трудно было себе представить, что темы, посвященные религии, Церкви, религиозным организациям, будут присутствовать в жизни российского общества – эта тема была закрыта.
Когда этот вал документов, которые мы получили в начале 90-х и в конце 80-х, стал открывать так называемые белые пятна истории, именно церковной истории, конечно, – в какой-то период мы «захлебнулись».
Потом, лет через 15, пришло некое насыщение. Я провела в архиве 16 лет, считаю, что это лучшие годы моей жизни, и потихонечку начинается уже переосмысление того, что имеем. Появились замечательные плеяды молодых историков, стали появляться большие региональные работы.
Начинала я, как известно, с темы изъятия церковных ценностей, потом углублялась дальше, вообще, занималась долгие годы именно второй половиной XX века и отношениями государства и Церкви – так называемый новый сталинский курс.
На сегодняшний день я выбрала тему для себя не очень свойственную, потому что многие историки, такие, как Сергей Львович Фирсов, до многого дошли и ответы на многие вопросы уже получили.
И все-таки, что произошло с религиозным сознанием? Что произошло с тем количеством православных, 83 миллиона на 1910 год, с тем Святейшим Синодом, с теми людьми, о каждом из которых можно писать огромные фолианты, которые вызывают неподдельное восхищение и уважение?
Тема моего выступления как раз посвящена проблематике «Церковь и гражданская война». Я хочу сделать попытку в этом выступлении ответить на вопрос: что произошло? Что предшествовало этому церковному кризису?
Это был мощнейший кризис внутрицерковного сознания, и начинался он задолго до начала века, в 60-х годах XIX столетия.
Что произошло за недолгие два года от Февраля до осени 1919-го, который меняет позицию? Это связано, на мой взгляд, с одним-единственным человеком, тогда осознавшим происходящие события, в которые вошла Россия, – с Патриархом Тихоном. Именно эти два года дали возможность выстраивать тяжелейшие отношения, но во многом они были абсолютно бесполезны для церковной стороны, и только начавшаяся война показала какие-то изменения.
«Дом Романовых, который уже прошел»
26 февраля 1917 года в разгар забастовок в Петрограде состоялось последнее в самодержавной России заседание Святейшего Синода. Как известно, самого обер-прокурора не было, заседание проводил князь Жевахов. Все присутствующие здесь прекрасно знают его воспоминания.
Он обращался, прежде всего, к первенствующему члену, митрополиту Владимиру (Богоявленскому) – напомню, что он будет первым новомучеником из митрополитов. Князь обращался с одной-единственной просьбой: «Пожалуйста, давайте примем сейчас обращение к народу, причем смысл этого обращения следующий: что в случае ослушания может быть церковное наказание. Давайте сами оценим ту ситуацию, которая творится за окном».
Позже в своих дневниках Жевахов запишет, что он обращался к каждому из сидящих в зале и видел их профили на фоне стекла – они были обращены на свинцовые воды, которые несла Нева. Ответа не было. Синод ничего не сделал. Жевахов был страшно расстроен, об этом извещают многие его дневниковые записи.
Бытует версия, что митрополит Владимир был обижен – я в нее нисколько не верю, потому что знаю его жизнь и служение, она никак не коррелируется с ними. Согласно этой версии, митрополит был обижен тем, что его выслали в Киев из-за сложных отношений с Григорием Распутиным, и поэтому не согласился с предложением князя.
На следующий день февральские события нарастают в Петрограде, и теперь уже сам обер-прокурор Раев также обращается к митрополиту Владимиру с предложением все-таки выразить осуждение с церковной точки зрения тем политическим событиям, которые происходят за окном. Ответа нет и в этот раз. А дальше происходит совсем фантастическая вещь, казалось бы, если ее оценивать на сегодняшний день.
2 марта в своих покоях все тот же митрополит Владимир (Богоявленский), к счастью собрания Святейшего Синода, к счастью приглашенных, которые имеют самое отдаленное отношение к деятельности Синода, принимает решение установить прямую связь с исполнительным комитетом Государственной Думы, а походя решает вопрос митрополита Питирима.
Расценивать это можно было по-разному. В том числе и как нарушение присяги, прежде всего, и начало отношений с юридически незаконной на тот период организацией революционной власти, ибо отречение будет чуть позже, 2 марта, и это тоже событие, связанное с этим великим человеком.
И только 6 марта часть российского епископата неожиданно, потому что официальное разрешение придет тремя днями позже, прекращает поминовение императора Николая II за богослужением. Проходит всего неделя, первая неделя февральских событий. 9 марта Святейший Синод все-таки соизволит официально обратиться с посланием. Как известно, это послание называлось «К верным чадам Православной Российской Церкви по поводу переживаемых ныне событий».
7 и 8 марта они очень долго работали, обсуждали все вопросы, более того, в рабочих документах стояли такие определения, как «дом Романовых, который уже был», «дом Романовых, который уже прошел», притом что Михаил Александрович оставался представителем легитимной власти дома Романовых. 9 марта выходит этот документ, который тоже на сегодняшний день объяснить очень сложно.
Не только призыв довериться Временному правительству, но и революционный переворот признается правомочным, и происходит страшное – легализация новой государственной жизни в России. Еще раз повторяю, при фактической легализации власти у Михаила Александровича. Когда мы с коллегами-историками смотрели документы, меня поразило, что 7 и 8 марта, готовясь к этому посланию, они дом Романовых, царствующий, называют «бывшим» при той легитимной власти, которая еще есть.
Церковь не дала оценку новой власти
Хочу подчеркнуть, что при этом они умнейшие люди. В свое время Константин Петрович Победоносцев допустил историческую ошибку, когда, отвечая на вопрос о членах Синода: «Как вы с ними обращаетесь?», сказал: «Полноте, они такие все одинаковые, только подписи у них разные». Разные они все были, очень разные, и чтобы понять и раскрыть образ каждого, кто принимал реальные решения, нужно, прежде всего, заниматься теми записями и эпистолярным наследием, которые многие из них оставили.
Хочу подчеркнуть, что никакого официального освобождения подданных империи от присяги царю и церковной власти не произошло. Один-единственный епископ Омский и Павлодарский Сильвестр (Ольшевский) призвал паству к присяге новому правительству, и то это было сделано за вечерней службой и не имело большого резонанса.
Понятно, что епископат не был однороден в своих политических воззрениях, они были абсолютно разные. Одни тяготели к тому, что происходило, – либерализация в обществе коснулась, безусловно, и части духовенства. Другие традиционно стояли на принципах возвращения дома Романовых. Третьи, а это была самая значительная часть, которая сыграет свою определенную роль в дальнейшей церковной истории первых двух революций, – они ждали, что же скажет Синод.
При этом происходят страшные события, последовавшие за Февралем, а они как будто спят. Чуть-чуть отрезвления происходит после Декрета Временного правительства «О свободе вероисповедания» 14 июля. Была узаконена не только выборность в армии, но и состояние вне вероисповедания для всех граждан России. Начинаются дискуссии: как же так? Свобода отделения, обер-прокуратура остается, обер-прокурор на месте, но самое главное другое – меняется правовая история по отношению к детям, которые выбирают вероисповедание и состояние теперь сами, независимо от воли родителей.
Более того, через месяц после принятия закона в Ставку летят страшные телеграммы. Коллеги, которые занимаются этим периодом, подтвердят, что телеграммы носят примерно такой характер: командующие фронтами сообщают о том, что до 55% офицеров и солдат спустя месяц после принятия Временным правительством закона о свободе совести отказываются приходить на исповедь.
Члены Синода снова не высказывают никакой позиции и тихо готовятся к Собору, который разрешен Временным правительством, снова идет та подготовительная работа, которая шла с начала XX века – как бы сон, и как бы вакуум. Можно почитать переписку, она опубликована практически вся, – ничего не происходит, никакой оценки.
И только при подготовке первых мероприятий Поместного Собора в Москве, который открывался впервые за последние 250 лет, которого так долго ждали, к которому так долго готовились, 1 августа было решено обратиться ко всем партиям России, чтобы привлечь их внимание к надвигающейся братоубийственной войне.
И вот тут я делаю первый и самый главный для себя акцент – ни о какой политике речи не идет, оценка политической власти не дается, она не нужна, она будет дана позже, совсем в других условиях, хотя что такое для истории – два года.
Члены Синода прекрасно понимают, что события и на фронте, и в стране идут к страшной гражданской войне. 1 сентября звучат слова: «Вдумайтесь, – в обращении к политическим партиям, – мы можем потерять человеческий христианский облик. Мы должны сделать все возможное, чтобы этого не случилось». Проходит две недели, жизнь катится своим чередом.
Открывается Собор, идут первый, второй, третий дни Собора. Почему это важно? Почему Собор является той точкой отсчета для всей дальнейшей жизни Церкви советского периода, началом той самой Голгофы? Потому что именно определение Собора, я как историк это подчеркиваю, является источником церковного права для всего XX века. Именно то, что там принималось, то, что там обсуждалось, то, что там трезвело, потому что к окончанию третьей сессии Собора там была совершенно другая история – это и стало тем источником церковного права, на которое Церковь опиралась в тяжелое лихолетье XX века.
Историческое спасибо митрополиту Платону (Рождественскому)
Наконец, 24 августа принимается экстренное «Послание Священного Собора Русской Православной Церкви всему православному народу». И опять здесь нет оценки политических событий. Соборяне призывают одуматься и подумать о грядущих бедствиях, которые у порога: «На несчастную Россию надвигается ужас междоусобной войны», – это они понимают прекрасно, потому что в истории страны это, как мы знаем, уже вторая по величине огромная гражданская война.
«Наша родина стала притчей во языцех, предметом поношения среди иноземцев из-за алчности, трусости и предательства ее сынов». И заканчивается воззвание призывом к приложению всех сил во имя спасения Родины: «Православные, именем Церкви Христовой Собор обращается к вам с мольбой: очнитесь, опомнитесь, отбросьте вашу взаимную ненависть и внутренние распри, встаньте за Россию».
Я еще раз делаю упор на то, что нет никакой политической оценки происходящего, хотя они прекрасно понимают, если почитать дневниковые записи, каждый из них буквально мелким почерком, бисером пишет, как он реагирует на происходящее за окном. Но нет, только предупреждение о гражданской войне.
Октябрьские события прошли мимо них, потому что все они происходят в Москве, а там совсем другая ситуация. Вооруженное восстание в Москве – это кровавая история, и решение приходит очень трудно, причем лишь у отдельных представителей Собора. Здесь нужно сказать огромное историческое спасибо митрополиту Платону (Рождественскому), потому что именно этот архиерей 2 ноября берет на себя ответственность и возглавляет делегацию для встречи с Ногиным, который возглавлял тогда Московский военно-революционный комитет (ВРК).
Для чего эта встреча? Они понимают, что с той братоубийственной войной, которая идет на улицах Москвы, – в Кремле юнкера, мальчики, – нужно что-то делать. Позже митрополит Платон запишет: «Я шел по улицам Москвы, шел по Охотному ряду, подходили измученные солдаты, красногвардейцы подходили за благословением. Я шел и не мог понять, где я нахожусь. Ногин принял нас очень доброжелательно, единственное, что сказал, – просьба была очень простая: «Прекратить огонь, для того чтобы предать земле тела погибших”».
Как известно, ВРК пошел на это, и это было сделано 10 ноября. Но в то же время Ногин, грустно глядя архиерею в глаза, сказал: «Владыка, я не смогу выполнить ту просьбу, которую вы сейчас ко мне адресовали. Слишком поздно». Они возвращаются. Митрополит Платон, как известно по документам, подробно рассказывает о том, что была такая делегация, была такая встреча, она была для него удивительна, но опять же никакой оценки событий, которые происходят за окном.
Единственное, что происходит в этот день важное, – первый раз звучит политическая нота, очень завуалированно – Собор принимает обращение, в котором просит победителей при всех обстоятельствах щадить жизнь побежденных, не допуская мести, жестокости по отношению к ним.
Достойнейший из достойных – Патриарх Тихон
Проходит ровно шесть дней, события продолжаются. Москва волнуется, там вооруженное восстание. К этому времени произошло то событие, которое стало той основой существования Церкви, той самой концепцией, которая была выработана в трудные первые два года служения, – это избрание Патриарха.
Среди всех кандидатур избирается достойнейший из достойных – Патриарх Тихон. Современники при обсуждении его кандидатуры говорили, что это самый добрый из архиереев Русской Церкви. Когда делегация пришла к нему и сказала: «Ваше Святейшество, сообщаем, что избрание состоялось», – он повернулся и в глазах стояли слезы. Он понимал, что ему предстоит. Его избрание стало точкой отсчета его исповеднического пути, очень тяжелого. Прошли короткие для истории два года, и была выработана та самая концепция, которую он выстраивает на долгие десятилетия.
Что он делает? 8 ноября его устами Собор обращается первый раз к Совету Народных Комиссаров, ко всем политическим партиям, ко всему вооруженному населению России: «Победители, без оценки, кто бы вы ни были и во имя чего бы вы ни боролись, не оскверняйте себя пролитием братской крови, умерщвлением беззащитных, мучительством страждущих и даже тех, кто отказался от Бога и Церкви, кого не трогает голос совести, остановитесь, хотя бы во имя человеколюбия. Собор взывает к вам, руководители движения, употребляйте всё свое влияние на обуздание кровожадных стремлений тех, кто слишком упивается своей братоубийственной победой». Никакой оценки, никакого обращения политического, никакого воззвания – просто «братоубийственная победа».
Понятно, что жесточайшая борьба в центре и регионах, втягивание, вползание в полномасштабную гражданскую войну затронуло Собор, но опять же не в полной мере. Начинается новый этап. Первая сессия Собора своим определением «О правовом положении Русской Православной Церкви» фактически поставила точку в вопросе церковно-государственных отношений, кроме военных декретов, как я их называю.
Напомню основные положения этого определения, которым заканчивается первая сессия 2 декабря. За Церковью сохраняется все имущество; ассигнования, необходимые для нее, происходят из государственной казны; все узаконения, которые касаются Церкви, принимаются только с ее согласия; православие является основной религией государства. Вот суть тех 25 статей, которые принимаются.
К этому времени соборяне участвовали в захоронении и красных, и белых, прошли путь взаимодействия с ВРК, было три встречи. Казалось бы, уже очевидно: нужно хоть немножко повернуться и посмотреть, что происходит за окном.
Бытует мнение, с которым, на мой взгляд, трудно согласиться, чтобы ответить на вопрос, почему они игнорировали происходящее, – что якобы и сам Патриарх, и большая часть епископата считали, надеясь на помощь союзников, что эта власть очень ненадолго, в крайнем случае месяца на три-четыре. Поэтому то, что они принимают сейчас, должно быть на века, оно будет служить той самой опорой. Но это не так, потому что пройдет совсем мало времени, три недели – это практически ничто.
«Контрреволюционная деятельность» Русской Православной Церкви
Какова ответная реакция? Определение «О правовом положении». Победившая власть бьет по самому больному. Сначала 11 декабря Церковь лишается учебных заведений, а 17 декабря ответный декрет, не тот, 23-й, об отделении от школы и государства, а первый, о котором мало говорят, но который показал реально силу и значение пришедшей власти. Это Декрет о гражданском браке. Он направлен против сакральности таинства брака.
Вот тут, после издания этого первого из самых страшных декретов, начинается осмысление. Вы знаете, что Собор долго совещается, что будет несколько определений, посвященных принятию решений по поводу Декрета о гражданском браке. 19 января 1918 года после попытки вооруженного захвата Александро-Невской лавры, где был смертельно ранен настоятель Петр (Скипетров) только за то, что обратился к красногвардейцам со словами увещевания, начинается первая решительная акция со стороны Патриарха.
Именно тогда он обращается со своим знаменитым воззванием, где предает анафеме всех тех, кто творит беззакония. И потом долгие-долгие годы в истории Церкви советского периода проходил только один тезис, что Церковь – это ярый контрреволюционер. Как раз вот это 19 января, вот эта анафема беззаконию власти ставилась во главу угла той самой контрреволюционной деятельности Русской Православной Церкви.
«Ежегодно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных людей, и даже на одре болезни лежащих, виновных только в том, что честно выполняли свой долг перед Родиной, что все свои силы полагали на служение блага народного. И все это свершается не только под покровом ночной темноты, но в явь при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью, беспощадной жестокостью, без всякого суда, с попранием всякого права и законности свершается в наши дни почти во всех городах по всей нашей Отчизне. Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые распри. Властью, данною нам от Бога, запрещаю вам приступать к таинам Христовым. Анафематствую вас, если только вы еще носите имена христианские, и хотя бы по рождению своему принадлежите к Церкви Православной».
Анафеме предается не новый политический строй, как понимали очень многие современники и многие историки, – анафеме предаются участники расправ. Хочу подчеркнуть, что даже в этом, самом, на мой взгляд, сильном, по внутренней реакции Патриарха, обращении нет упоминаний о политической принадлежности.
Возникает вопрос, почему? И почему этот документ был издан именно тогда? Многие историки соглашаются, что даже не Декрет об отделении, который был 23 января опубликован, а именно первый, самый жесткий удар, удар по сакральности таинства брака, наконец, образумил, прежде всего, самого Патриарха.
Согласно декрету от 23 января, полное его литературное название «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», но вообще он называется «О религиозных объединениях», Церковь лишалась всего, права юридического лица, и мы помним национализацию всего церковного имущества. Напомню вам, 113-я статья упоминала о свободном исповедании любой религии в Российской Республике. Но это уже итог той самой войны декретов, которые идут один за другим. Еще раз подчеркну, что самым страшным был декрет от 17 декабря.
Патриарх выступает как политик
Дальше происходят другие страшные события. Соборяне уже на маленьких каникулах между первой и второй сессией, и 25 января приходит известие о гибели митрополита Владимира (Богоявленского) в Киеве. Это был период, когда Киев на короткое время заняла Красная армия.
После этих событий, после принятия того самого знаменитого закрытого епископского определения о преемстве, местоблюстительстве, каноничность которого обсуждается по сегодняшний день, – Патриарх после этих событий уже выступает как политик. Он идет на это один, потому что все оценки, которые он дает, он дает от себя.
Я напомню, что следующим шагом после предания анафеме этой власти, не щадящей никого, становится осуждение устами Патриарха Брестского мира. Власть не простила Патриарху этот политический ход.
Размышляя о Брестском мире, Патриарх говорит следующее:
«Тот ли это мир, которого так жаждет народ? Заключенный ныне мир, по которому отторгаются от нас целые области, населенные православным народом, и отдаются на волю чужого по вере врага. Даже исконно православная Украина отделяется от братской России, и стольный град Киев, мать городов русских, колыбель нашего крещения, хранимая и хранительница святынь, перестает быть городом державы Российской. Мир, отдающий наш народ и русскую землю в тяжелую кабалу. Такой мир не даст народу желаемого отдыха и упокоения. Между тем, у нас продолжается все та же распря, губящая наше Отечество. Внутренняя междоусобная война не только не прекратилась, а ожесточается с каждым днем. Мы призываем совестью своею возвысить голос свой в эти ужасные дни и громко объявить перед всем миром, что Церковь не может благословить заключенный ныне от имени России позорный мир».
Это было первым реально политическим выступлением Патриарха, которое ему власть не простила никогда.
Понятно, что, когда православные оказались на территории красных, белых, зеленых, Патриарх прекрасно понимал, что братья сражаются друг против друга, и считал это очень важным обстоятельством, избегая всякой вовлеченности в осуждение событий гражданской войны.
Опять же исторический парадокс: он не побоялся, хотя хорошо понимал последствия, политически осудить заключение Брестского мира, но он никогда не высказывал своего политического воззрения по поводу Белой армии, добровольческого движения, отдельных его представителей.
Притчей во языцех стал факт, связанный с князем Трубецким, который, уезжая на юг к Деникину, просил благословения. Причем не для всего движения, он говорил: «Я не хотел ставить Патриарха в неловкое положение, потому что знал, что этого не будет. Я хотел попросить благословения для отдельно взятого уважаемого человека, но этого он не сделал». Не сделал – опять же понимая вовлеченность в эту страшную трагедию всех на всей территории необъятной России.
«С убийством государя христианская совесть мириться не может»
К 1921 году в огне войны погибло только среди священников, епископата и мирян свыше 10 тысяч человек. Цифры все обнародованы. За те годы, пока мы работали все вместе над этими вопросами, проблема первой волны репрессий практически вскрыта по количеству.
Опять же, причины непонятны, потому что я как историк убеждена, и многие коллеги со мной соглашаются, что до 1922 года, до своей победы и укрепления, у советской власти не было планомерной программы борьбы с Церковью. Только победив и укрепив свою власть, она начинает вести эту тяжелейшую и продуманную борьбу.
А мы говорим сейчас о 1918 годе, мы говорим о той самой войне. Что делает Патриарх? 31 марта в Московской духовной семинарии за Божественной литургией он поминает 17 человек из тех, кого знает, погибших от рук тех, кто пришел устанавливать новую власть. И поминает еще трех, имен которых он не помнит. Это предшествует событию, о котором мало пишут.
17 июля происходит трагедия царской семьи, а 21 июля Патриарх произносит проповедь, которая осуждает ее расстрел. Он открыто заявляет: «С убийством государя христианская совесть мириться не может. Пусть за это называют нас, – это политическое выступление второе по силе, – контрреволюционерами, пусть заключают в тюрьмы, пусть нас расстреливают, мы готовы все это претерпеть в упование, что к нам будут отнесены слова Спасителя нашего «блаженны слышащие слово Божье и хранящие его”».
У Патриарха впервые, тут я делаю большой-большой акцент, оказываются реальные помощники, которые политически поддерживают его взгляды. Практически все члены Собора присоединяются к словам Патриарха и принимают общую политическую позицию, связанную с этим трагическим событием.
Последнее в своей жизни политическое выступление он адресует годовщине революции. Многие историки считают, что это самое грозное из его посланий, я думаю, что нет, на мой взгляд, самым грозным было послание, посвященное политической оценке Брестского мира.
Он обвиняет новое руководство «в пролитии крови братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву. Отечество вы подменили бездумным интернационалом, хотя сами отлично знаете, что, когда дело касается защиты Отечества, пролетарии всех стран являются верными сынами, а не предателями. Отказавшись защищать Родину от внешних врагов, вы, однако, беспрерывно набираете войска. Против кого вы их ведете? Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы, ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство.
Вы обещали свободу. Великое благо – свобода, если оно правильно понимается как свобода от зла, не стесняющая других, не переходящая в произвол и своеволие, но такой свободы вы не дали. Все проявления как гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены вами беспощадно. Отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения и стеснения веры. Дайте народу заслуженный отдых от междоусобной брани, а иначе взыщется с вас всякая кровь праведная, вами проливаемая, и от меча погибнете вы сами, взявши меч».
Да, это резкое послание, но, еще раз повторяю, при всей его резкости Патриарх Тихон опять же делает большой акцент, не призывая верных Русской Православной Церкви участвовать в каких-либо противлениях советской власти, предложив последней проявлять хотя бы элементарные признаки гуманности. К слову сказать, единственный призыв к православным во всех его четырех знаменитых посланиях содержится в третьем из них.
Я всегда об этом говорю – насколько Патриарх чувствовал ситуацию политическую, насколько брал на себя ответственность. Помните, в третьем послании есть слова: «До нас доходят слухи о том, что православные участвуют в еврейских погромах». Он эту ситуацию межнациональную тоже очень хорошо понимает. И он один как исповедник берет практически все на себя.
Послание 1919 года: воздерживаться от любых политических акций
Ровно год до сентября 1919 года. Очень мало документов об этом периоде, его личном внутреннем периоде, их практически нет. Патриарх собирает известия о первых мучениках и убиенных – Собор создает для этого группу. Не случайно третье послание совпадает по срокам с этим решением. Он понимает прекрасно, что это первая волна репрессий. Еще раз повторяю, что до настоящей борьбы, взвешенной, страшной и жестокой, еще три года. Он берет на себя всю полноту ответственности, всю меру.
Это знаменитое 25 сентября 1919 года. Некоторые говорят, что это попытка конструктивных отношений. Нет, ни в какие конструктивные отношения Патриарх не верил никогда. Но главное в послании 25 сентября 1919 года – призыв воздерживаться от любых политических акций.
Обращаясь к пастырям и пасомым, он говорит слова, которые потом стали фактически ключом к выстраиванию отношений: «Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение. Церковь возбраняет своим служителям вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать к каким-либо политическим партиям, тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политической демонстрации.
Памятуйте же, отцы и братья, канонические правила и заветы святого апостола. Блюдите ся от творящих распри раздоров. Уклоняйтесь от участия в политических партиях и выступлениях. Повинуйтесь всякому человеческому начальству в делах мирских. Не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрения советской власти. Подчиняйтесь ее велениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию. Ибо Богу, по апостольскому наставлению, должно предаваться более, нежели людям. Посвящайте все свои силы на проповедь Слова Божьего».
Это воззвание положит начало долгому страшному пути поисков той самой лояльности, о которой мечтала власть, и тому самому поиску существования, о котором так долго мечтала и к которому так долго шла Церковь.
Почему я сделала акцент на этих трех воззваниях и, самое главное, на этой метаморфозе? Потому что на этом будет зиждиться служение митрополита Сергия, на этом будет зиждиться служение митрополита Алексия (Симанского) и на этом будет выстраивать свои труднейшие и тяжелейшие отношения в трагические десятилетия Русская Церковь XX века. Как известно, легким переломным моментом чуть-чуть, на очень короткое время, станет только Вторая мировая и Великая Отечественная война.
(63)
