Общий вид на Новый Афон. Открытка 1900-1903 гг.
На исходе прошлого века из архивных недр ФСБ всплыла информация о судьбе монахов Ново-Афонского монастыря, этапированных в апреле 1930 года в Новороссийск. Все они были осуждены «тройкой» НКВД по делу так называемой «монархической повстанческой организации». Двенадцать монахов, приговоренных к смертной казни, нашли свое последнее земное пристанище за городским кладбищем, на старых новороссийских каменоломнях…
Летом 1875 года в живописном уголке Абхазии, у стен древнего храма святого апостола Симона Кананита, объявились православные иноки. Они прибыли сюда из далекой Греции, со святой Афонской горы, чтобы устроить в этом благословенном краю мужской монастырь, тут же нареченный Новым Афоном.
Паломники, во множестве своем посещавшие новоафонскую обитель, многие годы с благоговейным трепетом взирали на величественный собор и грандиозную колокольню, на броскую красоту вечнозеленых магнолий и олеандров, на диковинное соседство русских березок и финиковых пальм. И за всем этим райским благолепием и сугубо земной благоустроенностью скрывался подвижнический труд нескольких поколений монастырских насельников.
Братская трапезная Ново-Афонского монастыря. Открытка нач. XX в.
Увы, совсем недолгой оказалась эпоха благословленного иноческого бытия. Когда в 1918 году к власти в Абхазии пришли большевики, Ново-Афонская обитель тут же подверглась всяческим притеснениям. У монастыря отобрали часть покосов и выгонов для скота, запретили вести рыбный промысел, снимать урожай винограда и яблок. Дальше – больше. Часть монастырских земель передали местному совхозу. А для «контрреволюционной» братии ввели особую трудовую повинность – работать в совхозе по восемь часов в день.
В 1924 году всех победившая советская власть расправляется с ненавистным монастырем. Все, что могло представлять интерес: богослужебная утварь из драгоценных металлов, святые чаши, золотые облачения священников, — объявляется «достоянием республики» и подлежит изъятию.
У мирных монахов не нашлось сил для организованного сопротивления богоборческой власти. Оставалось одно – уходить в горы. Чтобы там, вдали от внешнего мира, попытаться наладить уединенную и праведную жизнь. В одном только Псхуском ущелье обрели кров около двух сотен монашествующих. Но даже здесь им не удалось полностью избавиться от всевидящего чекистского ока. Советская власть вовсе не намерена была мириться с присутствием на ее территории «бандитов, черносотенцев и ярых монархистов». Она лишь выжидала подходящий момент, чтобы прихлопнуть разом все «контрреволюционное гнездо». Правда, сведений о монахах, скрывавшихся в горных ущельях, явно недоставало. А поскольку местные жители не грешили революционной сознательностью, то полагаться чекисты могли только на себя.
В горные селения был направлен опытный разведчик, обладавший безупречной легендой и недюжинным актерским талантом. Под именем странника Шубы он переходил из дома в дом, обучая детей грамоте и закону Божьему. Авторитет его у местных жителей был огромен. Никто и не думал что-либо скрывать от праведного пустынника. А тот, собрав нужные сведения, возьми и объявись вскорости во главе большого отряда красноармейцев. Хоть и пытались горцы укрыть у себя бедных монахов, да только знал Шуба все места потаенные, все схроны надежные. Достали чекисты иноков, как есть до самого последнего. Одних расстреливали сразу, без лишних разговоров, других – долго мучили и пытали. Леснику Иоанну звезду пятиконечную вырезали, живьем кожу содрали, и уж потом только порешили выстрелом в затылок.
В апреле 1930 года всех монахов, схваченных в горных селах, отправили под конвоем в Сухум. Человек сто пятьдесят, в основном, старых и немощных иноков, до Сухума не довели. Расстреляли по дороге. Оставшихся в живых разделили на две части. Одних отправили в Тбилиси, других – в Новороссийск…
В новороссийской тюрьме вновь прибывших застал обыденный бюрократический ритуал: заполнение личных дел, дактилоскопия, фотографирование. Затем обустройство на месте. «Разведи их по смертным камерам», — дал указание ключнику дежурный по корпусу. Иноки неторопливо заполнили тюремные «скиты». Внутренний вид камер наводил ужас на всякого в них входящего. Темные бойницы тюремных окошек ощетинились четырьмя рядами толстых железных прутьев. Камерная утварь, состоящая из дощатого настила и лохани для туалетной скверны, скреплялась с полом и стеной толстыми лентами из шинового железа. На двухъярусных нарах среди бела дня спали зэки. Проснувшись и увидев вновь прибывших, они не выказали ни малейшего интереса к тем, кто так же, как и они, был обречен на смерть.
Оживление в камере не вызвала даже вечерняя раздача дежурной баланды из ячневой сечки. Ели молча. Потом также молча улеглись на тюремные нары. Звонок возвестил об отбое, но спать никто не собирался. По ночам здесь вообще не спали. Ведь именно в это время суток здесь происходит самое страшное и непоправимое. Вначале – короткая вспышка в глазке дверного «волчка», затем – распахнутая дверь и голос охранника, называющего очередное имя…
Но шесть братьев-монахов об этом еще ничего не знают. Они лишь чувственно улавливают флюиды страха и нервного напряжения, растекающиеся в эти минуты по всей камере. Ближе к полуночи напряжение достигает своей кульминации. Один из сокамерников стоит на коленях у порога и, приложившись ухом к двери, вслушивается в жуткую тишину тюремного коридора. Остальные же сидят на нижних нарах, прижавшись дуг к другу, не отрывая взгляда от дежурного «акустика». При каждом его нервном вздергивании гримаса ужаса пробегает по лицам сокамерников: «Неужели идут?» На пол, усеянный плотным слоем папиросных гильз, летит очередная порция окурков: «Нет, показалось»…
Разумеется, сегодня нам оставалось бы только гадать о том, что же в действительности происходило в камерах смертников в те бессонные ночи. Однако по воле провидения в наши руки попали безупречные документальные свидетельства. Монах-пустынник отец Меркурий (в миру – Михаил Попов) чудеснейшим образом избежал расстрела. В гулаговских бараках у него было достаточно времени, чтобы припомнить и живописать в малейших подробностях самые драматичные минуты своей тюремной жизни…
Конвоиры пришли за ним перед самым концом томительного ночного кошмара. Одели наручники. Вытолкали в коридор. Монах отчетливо помнит, как затряслись все его поджилки, как подломились ноги в коленях. Потом они шагали по гулким тюремным коридорам, вышли в тюремный двор, долго шли по асфальтированной дорожке, наконец, спустились по широким приступкам в бункер, выложенный изнутри белым камнем… Охранники завели его в помещение, которое он не позволил бы себе сравнить даже с адским заклепом. «Возле одной из стенок этого находящегося под зданием тюрьмы потаенного вместилища лежала целая груда расстрелянных людей, набросанных как попало один на другого, головами туда и сюда, по всей видимости, с соразмерностью, чтобы груда эта, как штабель, имела выровненную форму…». Через десять минут в помещение человеческой бойни зашли начальник тюрьмы, спецврач по делам расстрелов и экзекутор с делопроизводителем. «Становись к стенке», — гаркнул тюремный начальник. Отец Меркурий представил, что вот сейчас над ним свершится таинство насильственной смерти. Пуля оборвет его жизнь, что тут же удостоверит спецврач, а затем тело его, подхваченное охранниками, будет заброшено на самый верх людского штабеля.
Но в начале оглашение приговора. Начальник читает внятно и не спеша: «Именем Союза ССР закрытое спецсовещание тройки НКВД, заседающее в городе Москве, рассмотрев состав группового преступления, совершенного по согласованности многими единомышленниками, удалившимися в одно из междугорий Кавказа и нежелающими по своей антисоциалистической настроенности принимать участие ни в одном из реорганизаторских начал нашего возрождающегося общества, нежелающими изменить свои воззрения, упорно цепляясь за свои фанатические догматы» и прочее, прочее, прочее. Отец Меркурий предельно сосредоточился. Важно не пропустить главное. «Вот. Вот же оно». «Спецсовещание… приговорило уроженца станицы такой-то, такого-то года рождения… к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Приговор окончателен и неизменим».
Минута всеобщего молчания. Только экзекутор, дабы не терять времени, расстегивает кобуру и извлекает из нее наган. Выдержав положенную в таких случаях паузу, обращается к монаху: «Повернись лицом к стенке». Эти слова в одно мгновение выводят инока из состояния оцепенения. Будто очнувшись, он выкрикивает: «Это приговор не мне!» «То есть как не тебе», — начальник тюрьмы явно озадачен. «Да вот так. Фамилия моя, имя и отчество мои, а год рождения не мой и станица не моя». Начальник, измерив монаха взглядом, внимательно посмотрел на фотографию в личном деле, прошелся глазами по анкетным графам. Да, ошибка налицо. Задав монаху несколько уже ничего незначащих вопросов, приказывает стоящему рядом охраннику: «Уведи его в камеру»…
Отцу Меркурию сказочно повезло. Вместо пули он схлопотал лишь гулаговский «червонец». А с ним вместе получил зыбкий, почти иллюзорный шанс выжить в кошмаре сталинских лагерей. Его двенадцати братьям земное счастье не улыбнулось. Иеромонахи Викторин и Макарий, схимонахи Гедеон и Феодул, монахи Александр, Антонин, Варфоломей, Димитрий, Иоанн, Ипатий, Мефодий, Сосфен были приговорены к расстрелу постановлением коллегии ОГПУ. Приговор приведен в исполнение 26 октября 1930 года в городе Новороссийске…
С.Г. Новиков / Новороссийские вести
(127)
