«Никто из этих мучеников не совершал никакого преступления»: Духовенство и красный террор в годы Гражданской войны на Юге России

В 2018 году наступило 100-летие красного террора – трагической страницы отечественной истории, периода кровопролитной Гражданской войны, которая вскрыла самые болезненные стороны российского общества. Вместе с этим 1918 год явил свидетельство об истине Христовой: множество мучеников и исповедников, путем страданий и ценой своей жизни возвестили миру Евангельскую проповедь. Ужасы кровавых расправ в центре и на периферии страны – обширная тема, заслуживающая самого пристального внимания нашего общества в год столетия террора.

Антагонизм казачьего населения регионов Юга России к социалистической идеологии не мог не вызвать ответный красный террор большевиков, жестоко каравших своих противников. Новых правителей не могла не раздражать и Церковь, которая воспринималась ими как часть восставшего «черносотенного» мира. Только этим могут быть объяснены зверские расправы красных над священнослужителями, не имевшими никакого отношения к политической борьбе. Обращаясь к проблеме красного террора против православного духовенства на Юге России, необходимо отметить существенный вклад в ее изучение Ю.А. Бирюковой, посвятившей отдельную статью анализу этого явления в пределах Области Войска Донского и Донской епархии[1]. О некоторых жертвах сообщается в статьях священника А.А. Небавского и С.Н. Гетманской[2]. В регионах с казачьим населением интенсивность красного террора и направление импульсов насилия в сравнении с другими регионами приобретали особые масштабы. Отсутствие исследования красного террора против духовенства в пределах Кубанской области, основанного на комплексном анализе исторических источников, обусловило цель написания данной статьи.

В отечественной историографии в отношении начала красного террора существуют два подхода: первая группа историков рассматривает террор как репрессивную политику советской власти, начавшуюся с локальных самосудов 1917 г. [3], вторая же видит его началом постановление Совета народных комиссаров РСФСР от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре». Позиция второй группы историков продолжает традицию советской политизированной историографии, объяснявшей начало красного террора как вынужденную ответную меру на белый террор [4]. Представляется более оправданным историческими документами утверждение первой группы исследователей.

По данным протопресвитера М. Польского только в 1918 г. в Кубанской области было убито 43 священника [5]. Однако, эту цифру следует считать неточной. В своем исследовании отец Михаил, видимо, не владея достаточным объемом информации, о некоторых священниках ограничился упоминанием только имен, а других вовсе не назвал. Этот неполный список священнослужителей (автором перечислены далеко не все 43 имени) на долгие годы вошел в региональную историографию, но, к сожалению, никто из исследователей не предпринимал попыток к его более широкому изучению с привлечением новых архивных документов[6]. Существенной проблемой всех опубликованных исследований является узкий подход в формировании корпуса рассматриваемых источников. Их характерными чертами является цитирование одного и того же списка жертв М. Польского, отсутствие материалов периодической печати или же опора только на факты из нарративных источников.

Некоторые аспекты темы, вынесенной в заглавие настоящей статьи, рассматривались в более ранних публикациях автора [7]. В рамках настоящего исследования предпринята скромная попытка восполнить существующий локус с привлечением новых документов, и, думается, проблема красного террора против православного духовенства на Кубани и Черноморье еще привлечет своих авторов.

Красный террор как бессистемное явление, возникшее в период глубокого кризиса, гражданского противостояния и войны, на периферии, по выражению С.П. Мельгунова, принял характер разнузданной кровавой бойни[8]. Расстрелы и зверские убийства, проводимые большевиками при установлении советской власти, носили характер стихийной расправы, доходившей до нечеловеческой «жажды крови». Классовый ландшафт террора включал в себя не только светских лиц, но и духовенство: как православное, так и инославное. Для эскалации большевистского красного террора характерно то, что он намеренно направлялся против наиболее «слабых» противников – священнослужителей. Лишенные возможности физически противостоять факторам террора, они становились первыми жертвами. Особенно жестоким образом расправы проводились в районах боевых действий, превращаясь в нечто «безжалостно механистическое» [9]. Справедлив тезис А.Л. Литвина о беспощадности террора в регионах или участках фронта, где сопротивление большевикам угрожало их существованию[10]. Из постановления ЦК РКП (б) от 26 ноября 1918 г., принятого во время успешного наступления войск А.И. Деникина на юге: «Красный террор сейчас обязателен, чем где бы то ни было и когда бы то ни было, на Южном фронте – не только против прямых изменников и саботажников, но и против всех трусов, шкурников, попустителей и укрывателей. Ни одно преступление против дисциплины и революционного воинского духа не должно оставаться безнаказанным…» [11].

Невозможно не согласиться с В.П. Булдаковым, который, сравнивая природу красного и белого террора, отмечает кардинальное отличие террора большевиков, не случайно принявшего со временем масштабы, соответствующие классовой репрессивности государства[12].

Общий тон классовому красному террору задавало руководство большевиков, в т.ч. и председатель Революционного военного трибунала К.Данишевский, который говорил: «Военные трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами. Это карающие органы, созданные в процессе напряженной борьбы, которые постановляют свои приговоры, руководствуясь принципом политической целесообразности и правосознанием коммунистов»[13].

Революционные боевые отряды, устанавливавшие в первой половине 1918 г. советскую власть в населенных пунктах Кубани, после их захвата в первую очередь проводили аресты местного духовенства. Осознавая нестабильность своей власти на местах и постоянную опасность наступления Добровольческой армии, большевики устраивали кровавые расправы с целью запугать население региона. В ряде случаев боевые командиры устраивали целенаправленную охоту на священников, но чаще всего это была «низовая» инициатива, принимавшая образ неконтролируемой бойни. Волна красного террора накрыла духовенство Юга России, в основной его части, в период с февраля по июнь 1918 г.

18 февраля 1918 г.[14] во время штурма большевиками станицы Кореновской священник Петр Максимович Назаренко, стремясь остановить кровопролитие, совершал в храме молебен об умиротворении междоусобной брани. Как только большевики прорвали оборону казаков и ворвались в Кореновскую, был пущен слух, что священник служит молебен о даровании победы «кадетам», т.е. местным казакам. В священническом облачении его вытащили из храма на площадь, где он, узнав о готовящихся расстрелах местных казаков, на коленях, с крестом в руках умолял прекратить убийства. Ему закричали, чтобы он бросил крест, но он ответил, что умрет с крестом у груди, тогда один из красноармейцев выхватил у него крест из рук и застрелил священника в упор[15]. Погребение отца Петра состоялось через два дня, 20 февраля, о чем свидетельствует запись в метрической книге.

В это же время на железнодорожной станции Ладожской были убиты священники Адагумо-Азовского полка Кубанского казачьего войска Михаил Антонович Пендо и Екатеринославского полка Николай Федорович Домбровский[16]. 27 февраля прибывший на железнодорожную станцию Армавир Адагумо-Азовский полк был разоружен, а офицеры штаба вместе со священником М. Пендо были арестованы и заключены в тюрьму. Впоследствии, при переезде большевистского Кубанского областного исполнительного комитета из Армавира в Екатеринодар, 6 марта, члены командного состава обоих полков вместе со священниками М.Пендо и Н.Домбровским были расстреляны на станции Ладожской солдатами 2-го Северо-Кубанского полка[17].

26 февраля на железнодорожной станции Выселки был убит наступавшими красными священник Иоанн Кондратьевич Максимов, находившийся при Добровольческом отряде (Кубанской армии) полковника (впоследствии – генерала) В.Л. Покровского. В связи со спешным отступлением отряда, отпели и похоронили священника на следующий день в братской могиле, вблизи станицы Новосуворовской[18].

14 мая, после захвата станицы Незамаевской, толпой большевиков был выведен из храма священномученик Иоанн Емельянович Пригоровский (прославлен в лике святых Русской Православной Церкви) на площадь, где после жестоких избиений и глумлений ему выкололи глаза, отрезали уши и нос. В завершение издевательств священнику раздробили голову[19].

18 мая в станице Новощербиновской, по решению штаба красной дивизии, местным советом были арестованы 12 казаков и местные священники Алексей Мелиоранский и Давид Чубов, в связи с подавленным восстанием казаков против большевизма, получившего название «Ейского».Для контроля за судом над арестованными в станицу 19 мая прибыл карательный отряд под командованием Лебедева. По свидетельству самого священника Д.Чубова, «в 7 час. послышался шум в правлении и мы услышали: «А арестованные где?», и к каземату подошла группа красных. «Отпирай», – и при этом оч. крутое нецензурное ругательство, вошли в каземат. «А, орлы Кубани!». «Ты кто?», — ответ арестованного и реплика: «будешь расстрелян». Когда дошла очередь до меня, то, не спрашивая – кто я, большевик сказал: «А ты поп?». «Нет, — отвечаю, – священник». «Тебя сейчас пристрелю», — и красный вояка вынул револьвер, приложил дуло к моему виску, а потом почему-то раздумал и сказал: «Не хочу мараться, завтра получишь свою порцию»[20]. В 12 ч. ночи начались допросы, которые проводил местный совет с участием представителей отряда: вначале был вызван отец Алексей, а затем отец Давид. В отсутствие последнего в здание станичного правления, где размещались арестованные, ворвалась группа из 5 казаков, во главе с разъяренным сотенным командиром по фамилии Замота, который приказал охране вывести священника А.Мелиоранского и застрелил его в упор из револьвера. Как рассказывали свидетели, кровожадный командир вскоре вернулся и стал спрашивать: «Где другой поп?». Все арестованные молчали, видя стремление расправиться над священником. Тогда Замота стал выводить арестованных одного за другим и за молчание на вопрос о священнике убивать. Лишь третьему удалось вырваться из рук палача. Не найдя второго священника среди арестованных, кровожадная группа ворвалась на заседание местного совета, где успокоить их удалось только командиру Лебедеву. Уже выходя после допроса под усиленным конвоем, приставленным для предотвращения самосуда, священник Д.Чубов услышал громкие выкрики: «найдем проклятого попа, на котлеты порубим»[21].

27 июня в Черноморском Марие-Магдалинском женском монастыре после совершения Божественной Литургии в храме был схвачен и убит за стенами обители монастырский священник Григорий Николаевич Никольский. Перед смертью его долго избивали прикладами и сапогами, а затем убили выстрелом из револьвера в рот с криками «мы тебя приобщим»[22].

В том же июне был убит священник станицы Убинской Аркадий Захарьевич Добровольский. 14 июня отрядом большевиков, захвативших станицу Убинскую, он был арестован и, по свидетельству священника, прибывшего на его замену, «отправлен в г. Екатеринодар». Но по пути солдаты, конвоировавшие отца Аркадия, изменили движение и отправились совсем в другую сторону. Проехав находившуюся на пути станицу Северскую и остановившись на середине пути к Ильской, каратели зверски убили отца Аркадия. Через несколько дней после убийства зарытое тело священника было обнаружено собаками, а о виде захоронения в документах указывалось – «закопан согнутый (голова в коленях)». Атаман станицы Северской позже сообщил, что «из освидетельствования ямы, в которой был зарыт священник, можно полагать, что он был сломан, так как яма представляла собой квадратную яму в длину и ширину не больше аршина»[23].

12 сентября в станице Вознесенской во время похорон убитого комиссара А.И. Гурского, его соратники устроили кровавую резню, казнив над могилой трех казаков. В этот же день на станичной площади был убит священник Алексей Венедиктович Ивлев. Карателям для расправы было достаточно того, что отец Алексей, до принятия сана священника служивший на действительной военной службе с 1864 по 1884 гг., участвовал в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. и происходил из казачьей семьи станицы Ханской. По некоторым сведениям, неподтвержденным документально, в аэтот же день в станице были зарублены до 90 человек местных казаков[24]. Основываясь на записи в метрической книге станицы Вознесенской, можно утверждать, что около месяца тела священника Алексея Ивлева и убитых в один день с ним казаков Гавриила и Иоанна Лаптевых и Меркурия Троянова оставались без погребения и были отпеты только 6 октября[25].

13 октября был убит священник станицы Каменнобродской Серапион Георгиевич Попов, погребенный спустя два дня в станице Отрадной. Служивший с 1911 г. в станице Успенской Лабинского отдела отец Серапион в 1915 г. был переведен в станицу Каменнобродскую[26].

После т.н. «Троицкого восстания» казаков станиц Лабинского отдела в мае-июне 1918 г. в результате карательных экспедиций разъяренных большевиков погибло более 1000 человек, среди которых и священнослужители[27]. Кровавые рейды большевиков в июне унесли жизнь священника станицы Спокойной Александра Ивановича Бубнова. Предположительно, эта экспедиция проводилась Тихорецким революционным полком, входившим в состав IX армии. Ужасы расправ солдат над мирными жителями и участниками восстания стали известны из рассказов красноармейцев, взятых в плен в августе 1918 г.: «Казнь осужденных в большинстве случаев производилась следующим образом: арестованных сажали в подвал, после суда звери палачи в подвале издевались над несчастными и полуживых, зачастую с выпавшими внутренностями, отвозили, а кто мог идти, гнали на протяжении полуверсты к кладбищу, и там добивали и сбрасывали в вырытую яму, пересыпая каждую очередь землей». «Подобным образом казнены инспектор местного высшего начального училища С.В. Товпекин и священник Ф. Ал. Бубнов», заключал автор статьи В.Добренко[28].

Вслед за смертью священника А.Бубнова в этом же месяце последовали расправы в других станицах: 9 июня были убиты священники станицы Попутной Павел Васильевич Иванов, а 13 июня[29] станицы Удобной Феодор Березовский[30]. Всех их вершители «справедливости» даже без формального суда казнили на месте в день вступления в станицу с обвинением в поддержке восставших казаков. Причем вместе со священником Ф.Березовским, обвиненным в неодобрительных высказываниях о большевиках, были убиты 22 станичника, и тела расстрелянных жертв долгое время оставались без погребения[31]. В станице Зассовской карательным отрядом (вероятно, Тихорецким) в один день были казнены 92 казака, среди которых «были больные и дряхлые старики, не имевшие никакого отношения к восстанию», причем некоторых закапывали живыми[32].

Жестокая кровавая расправа была совершена в станице Владимирской: за служение молебна перед выступлением казаков против красноармейцев был зверски убит священник Александр Подольский, которого перед смертью публично водили по станице, страшно избивали и унижали. Выведя за станицу, революционеры зарубили отца Александра шашками, бросив его тело в свалочном месте. С наступлением ночи пожилой прихожанин отправился на место расправы, надеясь похоронить тело священника-мученика, но замеченный пьяными красноармейцами, был тут же зарублен на месте[33]. В эти же дни за участие в восстании были жестоко зарублены и расстреляны 200 казаков станицы[34].

Вооруженная борьба «рабоче-крестьянской» власти с неприемлемым для нее демократическим и сепаратистским настроением (по характеристике самих красных, «черносотенным») коренного населения Кубанского края в виде красного террора должна была предотвратить ожидаемые протесты против новой власти. Красная власть чувствовала себя неуютно среди казачьего населения, десятилетиями воспринимавшегося как опора монарха и пользовавшегося в связи с этим особыми льготами при старом режиме. Несмотря на то, что восстания действительно произошли, их природа находилась исключительно в политической плоскости. Однако, стихийно формируемые суды и юридически нелегитимные тройки, во время проведения карательных операций по подавлению восстаний, для террора против духовенства умело использовали намеренно придаваемую им религиозную окраску. Она же была использована и позднее, в репрессиях 1937-1938 гг. в формулировке обвинений: за создание и деятельность «церковно-монархических организаций».

Гонения на периферии против Русской православной церкви и духовенства в 1918 г. нельзя назвать отдельным направлением красного террора: по выражению В.П. Булдакова, насилие против священнослужителей было частью «общего стихийно-разнузданного поношения “старого мира”»[35]. При этом необходимо отметить ряд случаев, когда советская власть, декларируя свою «народность», стремилась продемонстрировать справедливость, показательно «прислушиваясь» к мнению прихожан.

22 февраля в станице Атаманской священника Д.Покровского судили за «контрреволюционную» деятельность: он публично осудил расстрел офицера Кокунько, но был оправдан. Уже вскоре вновь над ним состоялся суд за церковные проповеди с осуждением действий карательного отряда Д.П. Жлобы, однако все обвинения были сняты[36]. В станице Лабинской священник Г.Стрельбицкий в течении 4 дней был под судом, а затем на митинге решением народа был отпущен[37]. В марте, в станице Имеретинской священника А.Виноградова судили, но затем он был оправдан; повторно был осужден в августе, причем даже его выводили на казнь, но большевики «встретили энергичное сопротивление населения»[38].

В станице Пашковской священномученика Григория Троицкого (прославлен в лике святых) дважды приговаривали к смерти за проповедь «против фронтовиков, изменивших долгу присяги», и лишь заступничество прихожан спасло его от зверской расправы[39].

На хуторе Скобелевском священника П.Пятницкого арестовали за «контрреволюцию» местные большевики и солдаты военно-революционного комитета и отправили в тюрьму хутора Романовского, где он «подвергался насилиям и издевательствам», но после ходатайств прихожан был освобожден[40]. Священник станицы Саратовской Ф.Шаповалов и псаломщик М.Горелов, приговоренные к смерти местными большевиками, остались живыми только «по просьбам прихожан»[41]. В станице Ладожской местных священников, арестовав, немедленно повели на расстрел, «но прихожане отстояли»[42].

Совершенно несоответствующим идейным опасениям большевиков представляется решение о мобилизации священников села Казьминского в карательный отряд, наступавший на станицу Баталпашинскую, причем они «должны были с крестом идти впереди отряда». Как известно, вскоре постановление было отменено[43]. В мае священник И.Бутович в станице Новопластуновской был арестован за служение молебна в честь Добровольческой армии. После 11-го допроса начальник карательного отряда Лебедев неожиданно объявил: «Эти штыки (красноармейцев) вас оправдали, просим, отец, поддержать советскую власть»[44].

Невозможно обойти стороной и совершенно девиантные случаи поведения большевиков. В станице Тульской проводили в августе обыск местного храма, стремясь обнаружить якобы сокрытое оружие. «Они держали себя вполне благопристойно в церкви, осеняли себя крестным знамением»[45]. Через неделю после захвата большевиками станицы Баталпашинской (взята 17 марта 1918 г.) по приказу начальника революционного отряда прапорщика Балахонова на базарной площади был отслужен благодарственный молебен, а на страстной неделе «все начальствующие лица, окруженные свитой», присутствовали на богослужениях, причем сам командир читал и пел на клиросе и вообще «очень любил церковь», и просил епархиальное начальство «разрешить ему держать экзамен на псаломщика»[46].

Из сообщения священника станицы Косякинской Симеона Крыгина известно, что однажды в станичный храм прибыл комиссар одного из отрядов. Пораженный чистотой и красотой храма комиссар истово перекрестился, сказав: «Я хотя и не верующий человек, видел много храмов, но такого храма я нигде не встречал, и разорять такой храм нельзя», — и дал в благодарность денег церковному сторожу, приказав никого из отряда не впускать[47].

На фоне вооруженных столкновений большевиков, ценой крови устанавливавших советскую власть в регионе, существенной проблемой среди населения стали сословные конфликты между казаками и иногородними (приезжими крестьянами, симпатизировавшими большевикам). Приходские священники, выступая индифферентными к политической борьбе, в своих проповедях стремились призвать враждующих к миру и любви.

Еще с 1917 г. священник станицы Новолабинской Василий Тимофеевский неоднократно обращался к жителям станицы с увещеванием и призывами прекратить вражду:

«Вы, казаки, протяните руку своим братьям иногородним, а вы, иногородние, не оставьте висеть в воздухе протянутую вам братскую руку. Не надо ссор! Общими силами сплотитесь и поддержите Временное Правительство и Краевую раду, избранную вами же всеми. Ваш враг один – немцы, которые хотят воспользоваться вашей враждой».

Отец Василий был истинным исповедником, претерпевшим во время красного террора ужасные мучения за свой сан. С установлением советской власти в станице, как указывал очевидец тех событий, «батюшку арестовали за проповедь любви к ближнему, за призыв повиноваться Раде»[48]. Здесь говорится об аресте 23 февраля, когда захватившие станицу большевики священника «били прикладами винтовок, держали двое суток в заключении при станичном карцере, где он перенес всевозможные издевательства и насмешки, сопровождаемые нецензурными выражениями, ежеминутно ожидая смерти от разъяренной пьяной стражи и других таких же солдат»[49]. Важно отметить влияние проповедей отца Василия на население, которое даже в условиях господства советской власти и опасности за жизнь, отстаивало перед ревкомом своего настоятеля: «грозили [большевики] много раз расправиться с ним, но боялись все-таки прихожан, которые геройски оберегали жизнь о. Василия», — писал современник[50].

С призывом прекратить вражду и распри 18 февраля 1918 г. выступил на тысячном митинге священник станицы Темнолесской Василий Кудрявцев, собравшемся вследствие обострения отношений между фронтовиками-большевиками и населением станицы[51].

Исследуя красный террор против духовенства в 1918 г., невозможно остаться равнодушным к судьбам священнослужителей, уже церковный сан которых был в глазах большевиков веским основанием для вынесения смертного приговора. Кровавая война большевиков против «старого мира», начавшаяся в январе 1918 г. на Юге России, велась в т.ч. и против Православной Церкви и ее духовенства. Созданная в 1919 г. при А.И. Деникине Особая следственная комиссия по расследованию злодеяний большевиков, проведя анализ сведений о терроре против духовенства, сообщала: «Ни один из этих мучеников не совершал никакого преступления, хотя бы и против большевиков»[52]. Учитывая отсутствие каких-либо материалов Чрезвычайных комиссий большевиков, С.П. Мельгунов отмечал высокую ценность материалов Особой комиссии как источника, имеющего «первостепенное значение для характеристики большевизма в период 1918-1919 гг. и единственного для описания террора на Юге за этот период времени»[53]. Однако создание целостной исторической картины красного террора, как справедливо утверждает Ю.А. Бирюкова, возможно при успешном анализе не только материалов самой комиссии, но и сопутствующих документальных источников (метрических книг, материалов периодической печати и нарративного характера), коррелирующих с результатами и выводами комиссии[54]. В связи с этим исследования красного террора против духовенства на Юге России призваны восполнить существующие в историографии лакуны и стать ресурсом для формирования государственной политики памяти.

Н.В. Кияшко,

секретарь Комиссии по канонизации святых

Екатеринодарской епархии

Материал опубликован: Кияшко Н.В. «Никто из этих мучеников не совершал никакого преступления»: духовенство и красный террор в годы Гражданской войны на Юге России // Отрадненские историко-краеведческие чтения. Вып. VI: Материалы международной научной конференции.

(1533)